Жизнь. Труды по проблеме никеля не должны кануть в Лету.

Когда мои молибденовые обязанности на Балхаше оказа­лись завершенными, а для становления Березовского цеха было сделано все зависящее от исследователей, настала по­ра задуматься, чем заняться дальше. Спутники мои были при живом нужном деле и для них это представлялось наиболее целесообразным. Но мои очередные задачи надлежало опре­делить.

Институт в это время был еще в Ленинграде, но я видел в Свердловске профессоров В.И.Геронтьева, И.И.Горского и Д.В.Наливкина, в Березовске – профессора А.Н.Кузнецова и , В. А.Вайполина. В Караганде – профессоров Н.Г.Келля, В.Д. Слесарева, Ф.Н.Шклярского, доцентов Е.Л;Гроховского и И.А. Недолуженко, нашего замдиректора Н.В.Родионова. Один из них выехали раньше нашей группы, другие позднее. И все в соответствии с профилем работали в промышленности, науч­ных и учебных учреждениях.

Как вы, конечно, помните, в начале войны Североникель прекратил свою работу, в значительной мере был демонтиро­ван и, несмотря на вражеские бомбежки, эвакуирован. Но к декабрю северный фронт настолько стабилизировался, что пра­вительство нашло нужным заняться срочным восстановлением комбината – уж очень велика была нужда в никеле. Возможно, конечно, что сама эвакуация Североникеля явилась актом перестраховки, но когда опасность миновала, быть умным так называемым задние умом” не представляет труда. Да и миновала ли опасность, тоже было еще не слишком очевидно.

Из Ленинграда мы вывези все отчеты по исследователь­ским работам, среди ких, естественно, резко превалировали труды по комплексному использованию наших никелевых бо­гатств. Не подлегало ни малейшему сомнению, что для раз­вития обоих заполярных комбинатов и подготовки высококва­лифицированных кадров советских никельщиков материалы эти имеют неоценимое значение. Во всей совокупностью отчетов кроме sac не располагал никто, пользование сотнями разно­временно выполненных изыскания представляло большие труд­ности, а при каких-либо превратностях нашей судьбы плод самоотверженных усилий большой когорты людей мог оказаться безвозвратно утраченным. Нужно было спасти нами ценности и в полной мере поставить их на службу родине. Для этого надлежало критически обработать материалы, свести их в единый компактный фолиант и размножив его передать на за­воды, а также депонировать в Наркомцветмете, проектных и учебных институтах. Эту задачу я и поставил перед собой на тысяча девятьсот сорок второй год.

Возможны были, конечно, и другие решения. Я мог, напри­мер, шефствуя над балхашскими молибденом и кобальтом, и березовскими платиноидами или включившись в решение оче­редных вопросов, интересующих коллектив БМЗ – спокойно ждать, пока все войдет в свою колею. Мог принять участие в непосредственном решении вопросов восстановления Североникеля или принять уже упоминавшееся ранее приглашение Южуралникеля, благо там назревали большие технические изы­скания. Мог податься в Норильск откуда только что посту­пил телеграфный вызов: “Приглашаем вас, Белоглазова вместе Группой ваших сотрудников приехать Норильск для проведе­ния ряда работ по технологии производства. Целесообразно сначала выехать вам. Белоглазову, Фалееву, остальным по организации работ. Ваше согласие ваше время выезда прошу телеграфировать. Береснев.” Но задача, очерченная выше, представлялась мне в тот момент значительнее, тем более, что выполнение ее отвечало интересам обоих заполяр­ных комбинатов. Да и длительный отрыв от вверенного мне коллектива мог нарушить его деятельность и разбить единство Группы.

Еще одно предприятие – аффинажный завод, где дирек­торствовал Михаил Ильич Гутман, – выражало желание запо­лучить нашу Группу, но “без Грейвера”. Тому своя причина.

Когда в конце тридцатых годов Завенягина назначили начальником Норилстроя – он поручил Гутману разобраться в ис­следовательских работах, выполняемых для Таймыра. Недолго думая, Гутман, не имевший ни малейшего представлении о том, что мы делаем, с возмутительной беспардонностью осудил все наши труды и получил санкцию на концентрацию дальнейших изысканий в Институте общей и неорганической химия Акаде­мии наук.

Гутман приезжает в ЛГИ с намерением учинить разгром. Я готов принять бой, но заседание наших руководящих работни­ков, каждый из коих отчитается в своей деятельности, назна­чаю на следующий день. Гутман с раздражением требует, чтобы это было сделано немедленно, грозит уехать, но получает решительный отказ. Это еще более обостряет обстановку, но пролетариям нечего терять кроме цепей.

К следующему дню все подготовлено вплоть до подробного про­токола с изложением существа работ; нет только части решений нюансы формулировки коих зависят от развития событий. Мы за­седали в моем “кабинете” – он же и кладовая. Обстоятельные сообщения делают Асеев, Белоглазов, Полно, Морачевский, Порфиров, я. Идет пристрастное обсуждение результатов, но мы на высоте, а состав совещания является для Михаила Ильича сдер­живающим началом. После каждого доклада резюмируются решения, а я задаю один и тот же трафаретный вопрос: продолжать данную работу или прекратить. Гутману деться некуда. Я незаметно, меж­ду делом, вношу решения в соответствующие места протокола, а Болотина, тоже незаметно, уносит готовые странички машинистке.

Рассмотрение работ закончено. Гутман уложен на обе лопатки. Подают чай. Идет непринужденный разговор. Не проходит и деся­ти минут, как Болотина приносит напечатанный протокол. Гут­ман с трясущимися от злобы губами читает его – все в точности как было. Подписать подобный протокол значит признать свои неправоту – самолюбивому и самовлюбленному Гутману это не­приемлемо. Момент критический. Гутман заявляет, что он не имеет полномочий на подписание каких-либо документов. И тут делает ход конем начальник Группы: “Знай мы, что вы лицо безответ­ственное – мы бы нс стали тратить на вас время” – презритель­но цежу я сквозь зубы”. Гутман вздрагивает как от удара хлыстом, хватает ручку и ставит свои подписи. Мы тоже под­писываемся, вручаем ему экземпляр документа и прощаемой, с дело этим не кончается. Ближайшим поездом Орлов едет в Моск­ву и вручает Завенягину протокол раньше, чем появляется Гут­ман.

Удивительно ли, что отныне наш противник “за” группу но без ее организатора и бессменного руководителя.

Замечу попутно, что работы по извлечению платиноидов из шламов все-же передаются в Академию. И, в течение каких-нибудь десяти дней, шесть виднейших работников ИОНХ`а приезжает зна­комиться с исследованиями ЛГИ. Ничего удивительного в этом нет. У нас крупный задел, а им приходится начинать в этом плане практически заново.

Сформулированная выше задача – спасти и использовать наши научные ценности – стала моей навязчивой идеей. Те, кому тяготы сегодняшнего дня заслоняли будущее, считали мое намерение бесцельным, в лучшем случае – преждевремен­ным. Но время быстротечно и оно не замедлило показать кто из нас прав.

Мне удалось привлечь Константина Федоровича и Ивана Николаевича к систематизации материалов по сырьевым разде­лам труда. Оба они довольно быстро выполнили свою часть работы, а Белоглазов, обретя писательский импульс, так разохотился, что со свойственной ему страстностью взялся за свои заветные закономерности флотационного процесса. О резонансе вызванном этим трудом я рассказывал в разделе, посвященном его автору.

На мою долю выпала технология – что-то среднее между двумя третями и тремя четвертями всего объема монографии. Помимо наших материалов я использовал краткую записку про­фессора Н.П.Славского, резюмирующую его исследования по гидрометаллургии кобальта; за нею мне пришлось съездить на Южуралникель. Попытка привлечь наших питомцев, работающих в Норильске была отклонена тамошним начальством, но поро­дила свою книгу местного значения. Летом 1942 года совер­шенно случайно в Свердловске на углу улиц Ленина и Толма­чева я столкнулся с В.Я.Позняковым – молодым, но пытливым и уже тогда многообещающим инженером, участником пуска Североникеля, будущим многолетним главным инженером этого замечательного комбината и лауреатом Ленинской премии. Владимир Яковлевич располагал уникальными по тому времени материалами – составленными Б.В.Липиным и им на Североникеле балансами всех стадий технологии. На следующий день он привез мне эти материалы для сохранения и использования. Сам Владимир Яковлевич возвратился на Североникель и по первому требованию папка была ему возвращена.

Побывал я и на Средуралмедьзаводе, где обменялся мысля­ми с Б.К.Никифоровым. милейшая Ксения Петровна – жена Бо­риса Константиновича – накормила меня паштетом из свеклы. Сам он снабдил меня банкой, изготовлявшегося заводом на ксантатной основе, широко использованного в армии мыла К – пропитывание белья этим мылом гарантировало от насекомых, а значит и от заболеваний. Этого препарата мне хватило на три года и в действенности его я убедился.

Исключительно тепло встретил меня директор СУМЗ`а И.П. Щербак. Я рассказал ему последние балхашские новости. Иван Потапович, посасывая свою трубочку, слушал с величайшим вниманием и интересом, но от комментариев воздержался. Он со своей стороны коротенько, полунамеками, рассказал об обстоятельствах своего ухода с Балхаша. Поведал и другое. Один из моих спутников, кстати к молибдену отношения не имеющий, с усердием, достойным лучшего применения, злобствует: “Грейвер – антрепренер, гастролирующий с труппой; труппа выступает, а Грейвер дивиденды получает.” Не могу сказать, чтобы меня, видавшего на своем веку разные виды, злопыхательство очень огорчило и об этой мелочи не стоило, пожалуй, даже говорить, но, к сожалению, память не всегда предает забвению то, что не заслуживает хранения.

Итак, в конце января 1942 года мы приступили к созда­нию монографии. Как я уже отмечал жизнь наша в то время была весьма тяжелой и голодной. И если Белла Семеновна, взяв на себя помимо работы на заводе еще и все житейские тяготы, создала мне тем самым возможность ежедневно рабо­тать по двенадцать-четырнадцать часов – честь ей и хвала.

Работал я самозабвенно, порою в полном отрыве от всего окружающего. С раннего утра забирался в свою комнатуш­ку в гидроцехе. Вдоль одной стены здесь стояли ящики с институтским оборудованием, у окна – мой стол, а узкий про­ход к нему. позволял по временам делать разминку: семь ша­гов вперед, семь шагов назад. Целыми днями сюда не захо­дил ни один человек и, пожалуй, очень редко доводилось мне работать с такой высокой творческой напряженностью с та­ким накалом. В подготовке иллюстраций нам безотказно помо­гали Д.А.Краснов и Марианна Хаджи-Кассумова, в прочих де­лах Софья Михайловна и Белла Семеновна.

Из Ленинграда я вывез пару, стоп бумаги и не пополнил запас после приезда на Балхаш. Но к 1942 году бумаги здесь уже не было и, храня как зеницу ока наше сокровище, я пи­сал сначала на обороте выпрошенных в заводском архиве сче­тов, затем в старых, почему-то английских, журналах попе­рек текста, наконец, поперек газета Чернила расплывались и, насилуя почерк, пришлось писать по детски крупно, широ­кими буквами и непременно быстро. Но каждый день прибли­жал к заветной цели и это давало силы. Наконец к ноябрю все было закончено, увязано и отредактировано.

Может показаться странным, что даже такая операция, как печатание на пишущей машинке, представила огромные труд­ности. Ни одна местная машинистка не бралась, печатать ина­че как за продукты, а их у нас самих не было. Удалось упро­сить супругу В.Ю.Бранда, работавшую поистине отлично, но я знал это еще по Ленинграду, не терпящую ни малейших за­мечаний. Когда пришлось попросить перепечатать одну един­ственную страницу из всей рукописи – я познал всю силу ее безудержного гнева. И надо было молчать – другого выхода не было. Да и гнев ее очень походил на проявление душевной болезни.

К началу декабря рукопись была напечатана в одном эк­земпляре – на большее не хватило нашей ленинградской бу­маги. На титульной странице гордо значилось: “Получение ни­келя, меди, кобальта и платиноидов из сульфидных медно-ни­келевых руд Советского Союза.