Жизнь. Скудное бытие и улыбка славы.
Возвратившись на Балхаш я был поражен резко изменившимися условиями жизни. Сюда эвакуировали часть Кольчугинского завода и с прибытием людских эшелонов в магазинах исчезли все продукты: когда резервы мизерны достаточно небольшого толчка, чтобы вывести из состояния равновесия.
Питание в столовых, выражаясь мягко, стало крайне неудовлетворительным. В связи с близостью озера, естественно, довлела рыба, регулярно поставляемая артелями рыбаков. Но свежая рыба поступала на склады, а столовым отпускалась лежалая, находившаяся на грани недоброкачественности. Уничтожить ее не решались, а тем временем в такое же состояние приходила свежая.
Некий муж везти громогласно возмущался. “Тут есть один профессор – такой, с иконописным лицом – так он жулик! Я сам видел, как он однажды два вторых съел! Кто же из трех, проживавших в это время на Балхаше, профессоров породил такой гнев? Андрей Прокофьевич Иванов, выпуска 1896 года, был – глубоким старцем; если бы речь шла о нем – критерий возраста несомненно, довлел бы над всеми прочими отличительными признаками. Моя физиономия с позиций иконописи – богопротивна. У Масленицкого светлые волосы и аскетический облик. Впрочем если бы мне дали тогда два вторых – я бы токе съел. Но мне не дали…
Выдаваемые пайки были предельно скудными – особенно тяжким казался острый недостаток хлеба. И, тем не менее, гарантированные пайки были благом по сравнению с предшествовавшими им совершенно безумными очередями, делавшими получение хлеба совершенно невозможным. Местное население скупало дешевый хлеб для скота.
Мы в некоторой мере компенсировали недостаток хлеба пшеничными лепешками и такой же кашей. Но пшеницу приходилось выменивать у местного неорганизованного населения, а основной котирующейся “валютой” был плиточный чай, раздобыть который было очень трудно. И вот, заручившись этой валютой мы с Беллой Семеновной отправлялись в копай-город: самобытно созданные поселения с рядами одноэтажных глинобитных домов – землянок под одной крышей и узенькими проходами – улочками. Переходя от дома к дому предлагали свой товар. Казахи единодушно считали, что без чая у жен головы болят. В зависимости от спроса и предложения, нам давали то или иное количество кисушек пшеницы; кисушка – чашка, напоминающая пиалу. Замечу попутно, что поселения типа копая, построенные из самых разнообразных материалов мне и моим товарищам доводилось встречать и в других местах; именовались они по разному: от Шанхая и Сингапура до Нахаловки т.е. возникшей без одобрения властей.
В одну из поездок я привез из Караганды пуд картошки – на Балхаше ее совершенно не была. Сварили картофельный суп.
И вот за обедом наша Таточка заплакала – не от жадности, а от жалости к самой себе: ей попало картофеля меньше чем другим.
Не удивляйтесь. Константин Федорович рассказывал, что посетители преподавательской блокадной столовой увидев официантку с тарелками супа, непроизвольно вставали и шли ей навстречу – настолько томительной казалась лишняя минута ожидания.
Было бы чудовищным сравнивать жизненные условия Ленинграда и Балхаша того времени. В первом, помимо жертв обстрелов и бомбежек, люди массами умирали от голода; среди погибших были двое моих дядюшек – Евсей и Михаил Наумовичи, тетушка София Семеновна с мужем и многие другие друзья и родные. Во втором – недоедание влекло только высокую степень физического истощения. Но психологические основы поступков представлялись мне имеющими общие корни.
Хотели подкормить детей. Но привезенная Софьей Михайловной из Караганды бутыль топленого масла стоила девятьсот рублей – мой двухнедельный заработок, а оказалась наполненной вытопками.
Существенно поддерживала детей наша птицеферма: утка и две куры, уступленные нам председателем горсовета Перебинус . Чем они питались – аллах ведает, но два ежедневных яйца были серьезным подкрепление (Такое же хозяйство организовала Мария Михайловна Орлова. Птицы ее “паслись” на балконе. Но когда петух, привязанный на веревочке, перелетел через перила – ребята наши подняли крик: у Орловых петух повесился).
Однажды нас осчастливил Марголин, умудрившийся купить теленка. Исай Захарович тащил его за веревку, а теленок упирался изо всех сил. Исай заходил сзади, давал теленку пинок коленом и стремительно забегал вперед, чтобы максимально использовать живую силу удара. Так теленок был доставлен к нашему дому, затем превращен в мясо, добросовестно разделенное пополам.
Не обходилось и без других курьезов. У Сочневых было двое детей. Семья их, выехавшая из Ленинграда до блокады, имела кое-какие носильные вещи, но обменять их на продовольствие было трудно. Однако, как уверяют, голод не тетка и инертность мнимой главы семьи была с лихвой компенсирована бурнопламенной деятельностью, его дражайшей половины. Сам же божественный Алексей Яковлевич использовался в качестве стойки для развешивания одежды. Супруги отправлялись на толчек. “Алексис – командовала мадам – иди сюда, повернись спиной” и демонстрировала очередному персонажу свой товар. Сейчас, вспоминая это, я невольно думаю о смехе сквозь слезы.
Как-то, с грехом пополам, пробавлялись и остальные.
Вечерами город был погружен во тьму. Четыреста киловатт, требовавшихся для полного его освещения с позиций потребностей завода представлялись мизерными. Но кто-то из республиканского начальства сказал, что расходование энергии на освещение города в военное время – расточительство, и этого оказалось достаточным. Квартиры руководящих работников присоединили к так называемому аварийному кабелю, а чтобы не дразнить остальных окна начальственных квартир плотно закрывались шторами. Мы же сидели при свете коптилок и иногда зажигаемых свечей типа елочных, которые отливали сани из освобождавшихся от плавиковой кислоты парафиновых сосудов.
Однажды ночью, добираясь с завода в город, я потерял ориентировку и оказался в степи. Место ровное, отклоняясь от дороги не ощущаешь никаких изменений грунта и при отсутствии световых ориентиров потерять направление очень легко. Пока город и дорога освещались этого не происходило. Но в кромешной тьме стало обычным явлением. Дело было зимой, трескучий мороз, сильный ветер несет режущую лицо . снежную пыль и плохо бы мне пришлось не наткнись я на другого заблудившегося – Н.А.Ровского. Вдвоем мы кое-как сориентировались и, с трудом обходя древние “чудские” выработки, в конце концов добрались домой.
Коренным образом изменился характер заводской работы. Все напряженнее и суровее становился труд, все меньше оставалось заводских рабочих, заменяемых беззаветно трудившимися, но еще недостаточно умелыми, подростками ремесленниками – почти детьми, оскудевали материальные резервы и все труднее становилось маневрирование ими. Но, преодолевая все препятствия, завод работал, внося свой вклад в дело обороны, в дело грядущей победы.
Более того, кольчугинцы в невиданно короткий срок смонтировали свое оборудование и, помимо основного медеплавильного, заработало металлообрабатывающее предприятие. Кольчугин, эвакуированный в пять мест, породил пять предприятий, каждое из коих превратилось в конечном итоге в новый “Кольчугин.” Это представлялось невозможным в годы мира, это отало реальностью в дни войны.
В апреле было опубликовано постановление о присуждении сталинских премий. По Казахстану их было две: будущему президенту Казахской Академии наук Канышу Имантаевичу Сатпаеву – за геологические изыскания и Асееву, Антоновскому, Грейверу – за извлечение молибдена из бедного медного сырья.. Среди новых лауреатов оказались наши коллеги профессор А.Н.Кузнецов, доценты А.Ф..Вайполин (1929) и Сидоров (1899) – удостоенные этой высокой чести за создание и освоение производства нового высокоэффективного взрывчатого вещества.
Одной из первых реакций на присуждение премии была телеграмма института из Пятигорска. Волею судеб я нашел ее на днях в своем архиве. “Коллектив Горного поздравляет высокой наградой. Асеев Пятигорске. Дальнейшее местопребывание института уточняется, шлите деньги Пятигорск Госбанк имя Емельянова, ленинградский Горный Гескин.”
Не удивляйтесь. Сочетание поздравления и “шлите деньги” – тоже специфика времени и обстановки. Хорошо зная Анатолия Александровича Гескина категорически отвожу версию о бестактности. Впрочем, располагая отчислениями завода я незамедлительно перевел все что только мог.
За институтским последовали поздравления наркомата цветной металлургии, ЦК партии Казахстана и другие, а завершением было торжественное заседание в Балхашском доме ИТР на котором присутствовали секретарь ЦК Абабков, городское и заводское руководство, и большое количество народа. Висели откуда-то взявшиеся огромные портреты именинников.
Я выступал о часовым докладом о судьбах отечественной цветной металлопромышленности и ее значении в обороне страны. Словом все было как полагается по никем не писаному и никем не утвержденному, но неуклонно соблюдаемому ритуалу. Нестандартным оказался только финал.
Не знаю уж по чьей инициативе, но буфет дома ИТР в этот день торговал мороженым. Это представлялось совершенно необычайным, вызвало огромный ажиотаж и, конечно, такую же очередь.
По окончании торжественной части мы вышли в фойе. Тотчас же ко мне подлетела шикарно одетая очаровательная молодая дама с красным бантом распорядителя. “Наум Соломонович, хотите мороженого?” “Помилуйте, видите какая очередь, нет уж избавьте” – взмолился я. “Сегодня для вас очередей не существует. Неужели не понимаете, что вы – главный виновник этого мороженого. Идемте!” Дама решительно подхватила меня под руку, увлекла к стойке и обращаясь к буфетчице приказала:”порцию мороженого профессору Грейверу.”
И тут разразилась буря: “В очередь.” “Не пускать.” “дайте ему промеж глаз.” Растерянная дама всплеснув руками пыталась говорить что-то, но глас ее потонул в общем возмущениям гуле. А я, осторожно освободив руку, позорно бежал, предоставив моей очаровательнице одной укрощать ею же вызванных духов. Директор техникума, побитый на выпускной пьянке – это эпизод. Профессор побитый на подступах к мороженому – это анекдот и не в моем вкусе: люблю смешить, но не люблю быть смешным.
Лауреатские дипломы и знаки вручал нам месяца три спустя директор БМЗ А.И.Самохвалов, знакомый мне со студенческих времен: я занимался с его группой в первый год моей преподавательской деятельности. Вручение происходило в директорском кабинете в воскресенье в присутствии И.А.Стригина. Диплом оказался за личной подписью Сталина и, поистине, непонятно, как в условиях 1942 года у него нашлось для этого время.
Александр Иванович, вообще не склонный к интимным излияниям, на сей раз разговорился и мы просидели у него часа полтора. Мне запомнились два рассказанных им эпизода.
“Когда меня, директора ВАЗ`а, назначили начальником Главалюминия – я принял это спокойно: не дурнее же у моего предшественника Ульянова. Нс прошло только три дня, как я приступил к работе в главке. Вызывает Лазарь Мойсеевич и говорит: “Садись.” “Ничего, постою” – отвечаю я. “Садись, я тебе сейчас талое окажу, что лучше сядь.” У меня и ноги подкосились. А Каганович говорит: “Сейчас мы договорились с товарищем Сталиным создать наркомат цветной металлургии и назначить тебя наркомом.” Действительно хорошо, что я сидел.”
Второй эпизод. “Представлял я работников цветной металлургии к награждению. Нужна виза Молотова и резолюция товарища Сталина. Тщательно изучил материал, заготовил шпаргалку о всех кем могут поинтересоваться. Пришел к Вячеславу Михайловичу. Просматривает список, спрашивает: “Почему не вижу Царевского? Знаю еще по Нижнему Новгороду – превосходный работник.” Отвечаю, что в цветной металлургии Александр Иванович недолго пробыл на посту министра, но отстранение его не представлялось мне обоснованным; впрочем судите сами. В период непродолжительной предвоенной “дружбы” о немцами, СССР взял обязательство поставлять Германии никель и, конечно, не только никель, это была цена мира. Но в те времена мы еще не производили электролитный металл и кольский никель был рекламирован Гитлером по содержанию меди. Сталин потребован от Самохвалова поставки чистого никеля, выпуск же медистого никеля был категорически запрещен. В тщетном стремлении решить эту задачу комбинат встал на путь многократных разделительных плавок, но это навлекло ж оборот основную массу металла, выдача же годной продукции стала совершенно незначительной. Другими словами комбинат стад работать в своеобразном замкнутом цикле: сам на себя. Самохвалова сняли. За выпуск неполноценной продукта установили суровые кары. Создали Комитет стандартов. Наконец создали специальную комиссии для наведения порядка на Североникеле.
Грозные тучи нависли над комбинатом и, разумеется, в первую очередь над его руководством. В решающую минуту, когда уже должен бык грянуть гром, положение неожиданно спас вызванный комиссией Иолко. Не иначе как по наитию свыше, ему пришла гениальная мысль продемонстрировать диаграмму разделительных плавок Белоглазова, свидетельствующую о наличии двух эвтектик, определяющих предельные составы первого и второго боттомов. В по диаграмме во второй боттоме два процента меди, а значит в огневом металле два о половиной процента – никуда не денешься.
Первым отозвался П.Я.Антропов: если эвтектика – ничего не поделаешь. Вслед за ним это же положение в разных словесных вариантах подтвердили остальные члены комиссии. Северникелю санкционировали временный выпуск медистого металла и предписала форсировать строительство цеха электролиза.
Любопытную деталь этой эпопея поведал мне как-то А.В. Крылов. Потрясенный внезапной переменой ого судьбы – Самохвалов безудержно запил. Неведомыми путями это стало известно в ЦКК Розалье Самойловне Землячке, а от нее Сталину. Сталин позвонил Самохвалову: вы сняты с поста наркома но отнюдь по причислены к категории безнадежных; предлагаю понять это я взять себя в руки — я повесил трубку. Вскоре Александр Иванович получил назначение директорствовать на Красноуральском заводе, затем на Балхашской и впоследствии был министром цветной металлургии Казахстана. Приходится пожалеть, что на закате дней злоупотребление алкоголем стало для него непреодолимой потребностью.
работает недавно, “Разве это главное? Важно как работает. Нужно включить.” Взял я ручку и вписал Царевского на орден Ленина; один у него был, а вторых штатский тогда не давали.
Пришел к Иосифу Виссарионовичу. Смотрит список и спрашивает: “Скажи, нарком, ты сегодня передовицу “Правды” читал?” “Нет, еще не успел.” Дает мне газету. Смотрю ругают директора Североникеля. Спрашивает: “А он в твоем списке есть?” “Есть, товарищ Сталин” – каюсь я. “Так вычеркни его своей наркомовской рукой, да пометь, что это ты сам вычеркнул, а то я тебе весь список перечеркну.” Вычеркнул я дрожайшей рукой этого директора, расписался рядом, и Иосиф Виссарионович утвердил награждение.”
Чтобы больше не возвращаться к проблеме молибдена отмечу, что лет десять-двенадцать тому назад в центральной России построен по методу ЛГИ еще один цех, аналогичный балхашскому. Проектировал его Гипроникель по технологическому заданию, составленному нашини питомцами Кирой Михайловной Шелеповой и Натальей Димитриевной Никольской, но – узнал я об этом уже после пуска цеха.
Плохо это или хорошо? Если усматривать в этом игнорирование автора,- плохо. Если же процесс признается настолько устоявшимся, что к автору нет вопросов – хорошо. Что же имело место в данном случае? Как говорит один мой приятель – для ясности не будем уточнять.