Жизнь. Рукопись сдается в печать.
Нужно было вести нашу рукопись начальству. Приезжаю в Свердловск; оказывается, что наркомат уже в Москве. Еду в Москву. Передаю рукопись начальнику Главникелькобальта Василию Федоровичу Федорову (1931). Просматривает оглавление, перелистывает, при всей его сдержанности вижу – поражен ж доволен.
Меня поселили на пятом этаже наркомата в помещении бывшей библиотеки, где в связи с этим установили тринадцатую (Как известно, тринадцать – роковое число. Заграницей, нумеруя квартиры, пропускают это число. В старом Петербурге № 13 присваивали лишь непрезентабельным квартирам — подвальным или с окнами на задний двор. Могу в качестве примера упомянуть о квартире 13 в доме 31 по улице Жуковского, где я некогда жил, о номерах подвалов на улице Красной Связи, где иногда гуляю с внучкой и, ограничиваясь этим, предоставляю желающим возможность развить этот перечень.) кровать. Это беспокойно, но отвечает специфике жизни. Сталин работает ночью, значит на своих постах должно быть ближнее и дальнее окружение – все кто может понадобиться. Оно же, окружение, бодрствуя ночью, в свою очередь задерживает наиболее значительных соратников. Помимо этого в течение всей ночи ведутся сношения с предприятиями по прямому проводу, для чего, в числе прочих, вызывают моих соседей. А так как моя кровать расположена напротив входной двери, то, чтобы узнать кто где спит – неизменно будят меня.
Температура в здании один-два градуса тепла. Сплю не только не раздеваясь, но в ватнике и шапке со спущенными наушниками. Тем не менее пребывание в здании наркомата имеет существенные положительные стороны: не тратится время на разъезды, не обладая ночным пропуском в любое время находишься в своей главной цитадели и, наконец, слегка выспавшись с вечера можешь встать часа в два ночи и идти по начальству – в это время, за отсутствием конкурентов тебя везде встречают особо приветливо, разговаривают обстоятельно, не торопясь, что создает предпосылки благоприятного решения любых вопросов.
Привычка – великое дело. Когда в середине пятидесятых годов продолжительность работы стали вводить в конституционные нормы – это первоначально встретило серьезные противодействие со стороны тех у кого вечерние и ночные бдения вошли в плоть и кровь. Порой, конечно, и в ограничении времени перегибалась палка. Рассказывают, что министр угольной промышленности В.В.Вахрушев лично проверял своевременность окончания работы. Входит в комнату, где несколько человек что-то горячо обсуждают и круто набрасывается на них – это был его неизменный стиль. Один из проштрафившихся – находчивый и остроумный – пытается обратить все в шутку. “Помилуйте, Василий Василиевич, мы же не работаем, мы анекдоты рассказываем.” “Все равно нужно укладываться в рабочее время!” – не задумываясь парирует министр.
Замечу попутно, что в наши дни в положенные нормы не укладывается в основном труд вузовского профессорско-преподавательского персонала: чем больше работаешь, тем больше числят за тобой простых и смертных грехов. И все время кормят мнимым бездельничеством.
Федоров ночами внимательно читает нашу рукопись от начала до конца. Когда захожу, обсуждаем отдельные места. Днем читают наиболее квалифицированные сотрудники главка – Н.В.Гудима, В.Н.Колдашов, Е.И.Елитенко – каждый по своей специальности. На ходу выправляю мелкие дефекты. Читает первый заместитель наркома цветной металлургии Иван Васильевич Архипов. Читает заместитель А.И.Микояна по Государственному комитету обороны – ГОКО – Петр Яковлевич Антропов. Оба одобряют, говорят ласковые слова и предлагают срочно издать типографским путем. Но осторожный Иван Васильевич советует печатать о грифом “совершенно секретно”, а динамичный Петр Яковлевич рекомендует выпускать совсем без грифа – пусть знают наших! Выбираем середину – просто секретно.
Приобщаем к этому делу общественность – НИТО ЦВЕТМЕТ; заместитель председателя НИТО Роман Лазаревич Веллер пишет введение. Наша работа привлекает внимание секретаря партийной организации наркомата – Тимофея Павловича Глека.
Едем с Федоровым к начальнику Металлургиздата Ольшевскому. В результате коллективного обсуждения рукописи с чтением отрывков из отдельных глав издательство принимает небывалое решение: печатать без редакционных изменений, ограничившись вычиткой т.е. орфографической корректировкой. Издание заказное. Федоров настаивает на быстрейшем выпуске. Издательство соглашается, но требует моего непосредственного участия на всех стадиях формирования книги. Чтобы стимулировать работу – Главникелькобальт передает издательству из своих фондов 24 пайка сроком до конца го- да. Ввиду специфики военного времени и необычайности книги выпуск ее санкционируется отделом издательств ЦК КПСС.
В течение целого года я нахожусь в Москве, лишь относительно кратковременно отвлекаясь для концентрированного чтения лекций в Черемхово и свиданья с семьей, порядочно бедствующей на Балхаше. Мое московское житие тоже не сладкое, но в увлечении делом – не сетую. К тому же помимо основной задачи приходится заниматься многим другим. Не обходится, конечно, и без подлости – о этого и начну.
Вскоре после приезда в Москву я получил телеграмму молнию с Балхаша. Заместитель директора завода по хозяйственной работе вызвал Беллу Семеновну и в категорической форме приказал ей тотчас же освободить нашу квартиру, переехав в комнату на шестом этаже гостиницы. Отказ Беллы Семеновны встречен грубостью и угрозой сегодня же выселить сильной. Белла Семеновна обращается к Самохвалову, но мой бывший ученик – бог и царь завода – сожалеет, что не может вмешиваться в действия своего заместителя. Это, конечно, бессовестная отговорка: без прямого указания директора никакой зам не решился бы на такие действия…
Тотчас же иду к замнаркому В.А.Флорову (1930), Посылает Самохвалову деликатную телеграмму о просьбой разобраться в этом дело; иначе не может: Самохвалов бывший парком у которого Василий Аркадиевич был замом.
Иду к Федорову, сообщаю о решении немедленно ехать на Балхаш. “Не валяй дурака; завтра будет приказ наркома. И на следующий день действительно вручает мне копию телеграммы. посланной на Балхаш Самохвалову и Грейвер: “Сохраните семьей Грейвера занимаемую квартиру также обеспечьте снабжение наравне руководящими работниками завода Наркомцветмет Ломако.”
Наглый зам превращается в безобидную овечку. Он вызывает Беллу Семеновну и стелется мелким бесом. “Зачем же вы обратились в Москву! Зачем тревожили Наума Соломоновича! Да неужели мы о вами не нашли бы общий язык! Да неужели вы думали, что я позволю себе какие-либо направленные против вас действия!” Словом первый друг и благожелатель. Впрочем надлежащего снабжения так и не дают, а мы, несмотря на голод, не проявляем требующейся настойчивости: не хотим унижаться.
Позднее я узнал чем вызван балхашский демарш. Здесь ждали приезда заместителя наркома Димитрия Терентиевича Десятникова – скромного и. насколько мне известно, безупречно порядочного человека, кстати, будущего директора Б.М.З. Десятников ведал Главмедью т.е. был для завода центральным начальством. Вот почему местное начальство и лезло из кожи, чтобы организовать для него особое бытовое обслуживание. Квалифицируйте это как хотите.
1943 год был поворотным в ходе войны. Я приехал в Москву четвертого января в самое напряженное время Сталинградской битвы. Тогда же развернулись наступательные действия нашей армии на огромном фронте от Балтики до Кавказа и была прорвана блокада Ленинграда. За три месяца зимнего наступления советская армия разгромила ото двенадцать дивизий. Потери немцев в технике едва покрывались производством их военной промышленности.
Каждое утро я заходил в кабинет Василия Федоровича Федорова, систематически размечавшего на карте географические точки, упомянутые в сводках. Если раньше я воспринимал их преимущественно по памяти, то теперь точное сопоставление о картой стало потребностью.
Немцы рвались к Москве. В великой слепоте и самонадеянности своей они не сделали надлежащих выводов из событий конца сорок первого года, когда “непобедимые” войска их впервые по настоящему познали мощь советского оружия, а “завоеватель” Авотрии, Польши, Бельгии, Голландии и Парижа – генерал фельдмаршал Мориц-Альберт-Франц-Фридрих-Федор фон Бок – вместо Москвы оказался в мусорной корзине истории. Не поумнели немцы и после трагической для них Сталинградской эпопеи. Они жаждали реванша и были совершенно убеждены I его успехе.
Орловско-Курская-Белгородская дуга. Гитлер называл ее кинжалом, занесенным над сердцем России. Детально разработанный план с немецкой самоуверенностью фиксировал даты начала наступления, его форсированного развития, взятия Москвы. Но неожиданности начались для немцев с самого начала*
Недавно в статье Л.Безыменского (Новый мир, 1966 год, № 12.) я прочитал, что 6 декабря 1941 года Гитлер заявил: “артиллерия противника достигла нулевой точки.” В этот самый день наш западный фронт открыл сокрушительный огонь, возвестивший начало наступления советских войск.
В 1943 году свое второе наступление под Москвой немцы назначили на пятое июля и намеревались начать его неожиданно. Но, предвосхитив развитие событий, наши артиллерия и авиация за несколько часов до ненецкой атаки нанесли сильнейший удар готовящимся к бою вражеским войскам и это имело огромное значение. Правда, фашистские войска все же вклинились в расположения наших частей на десять, а местами даже двадцать- тридцать километров, но уже двенадцатого июля советские войска перешли в наступление на ряде фронтов, а пятого августа освободили Орел и Белгород.
Перед мощью духа советской армии и ее боевой техникой оказались бессильными отборнейшие войска фашистов и их саттелитов, танки Тигры и Пантеры, самоходные пушки Фердинанды и истребители Фокке-Вульф. вместе с тем следует отдать должное прозорливости нашего верховного командования, разработавшего всю операцию, и оперативности замечательной плеяды командующих – А.Я.Василевского, Н.Ф.Батутина,
Г.К.Жукова, И .С. Конева, Р.Я.Малиновского, К.К.Токоссовского, В.Д.Соколовского и других от велика до мала – осуществивших ее.
Как очевидец свидетельствую, что Москва жила все это время напряженнейшей жизнью. Но, в отличие от октября сорок первого года, на сей раз напряжение нервов не перерастало в нервозность. Все работали в полную меру сил, стали как-то подтянутое, суровее, собраннее, были готовы к возможным тяжелым испытаниям, но незыблемо верили, что Москва была, есть и будет советской и что вражеская нога не ступит на ее священную землю.
Сталин сказал: “Если битва под Сталинградом предвещала закат немецко-фашистской армии, то битва под Курском поставила ее перед катастрофой.” Так оно и было. Напомню, что уже к осени того года наши войска освободили две трети оккупированной территории с населявшими ее десятками миллионов советский людей.
В августе Совнарком и Центральный комитет партии приняли решение о мероприятиях по восстановлению народного хозяйства освобожденных районов. В Наркомате угля составлялись списки инженеров, подлежащее откомандированию из армии в промышленность; я по памяти тоже принял в этом небольшое участие. В связи с августовским постановлением, занаркомугля М.М.Ерохин, курирующий, в числе многого другого, наш институт, оказал – ваша монография поспела как нельзя более ко времени. Такого же мнения был и Наркомцветмет.
Пятого августа москвичи стали очевидцами небывалого дотоле события: салюта в ознаменование победы в Курской битве. Один за другим раздавались залпы, в воздух взвивались ракеты и рассыпались тысячами огней.
Дело, конечно, не в световых и звуковых эффектах, а в порождаемых ими душевных эмоциях – отзвуках недавних переживаний. Телевидения тогда у иао не было и я не ведаю транслировался ли салют по радио. Но доподлинно знаю, что он обрел могучий отклик в сердцах всех советских людей, как предвестник грядущих побед, предвестник великого будущего нашей Родины – первой и тогда еще единственной страны социализма.
Спустя некоторое время институт, исполняя задание Черемховского горкома партии, поручил мне выступить на митинге горняков-угольщиков. Я рассказал о Москве, ее делах и днях, о великой курской битве, о первом салюте, о порожденных им мыслях и чаяниях. И нужно было видеть о каким вниманием слушали мое безыскустное повествование. Москва была далеко, но каждый носил ее в своем сердце. Аплодировали щедро. А когда расходились старый: шахтер громко оказал соседу: профессор, а верно говорит. Я счел это за похвалу.
Через Москву вели пленных немцев. Куда девались былые высокомерие, лоск, тщательно отработанные муштровкой выправка и гусиный шаг. Двигаясь нестройными рядами, большинство пленных понуро глядело прямо перед собой или на носки своих сапог, не решаясь посмотреть в глаза застывшим вдоль тротуаров советским людям. Но немало было и таких которые исподлобья злобно озирались по сторонам — обезвреженное, но недобитое зверье. А вслед за колоннами немцев двигались машины мывшие мостовую. Это было неожиданно и, если хотите, символично.
В периоды пребывания в Москве основное внимание я, конечно, уделял монографии: сидел в издательстве на Цветном бульваре 30 и совместно с корректором А.И.Крейн опекал книгу от первой до последней страницы. Исключительно выдержанная, педантичнейшая и аккуратнейшая Анна Ивановна была полной противоположностью своим близким – мужу и сыну, композиторам и музыкантам. Мы хорошо сработались и относились друг к другу с большим уважением. Изредка, во время перерывов, она задумчиво рассказывала эпизоды из жизни богемы, о подлинных талантах творящих новое и о посредственностях яростно оспаривающих друг у друга право на музыкальную фразу и даже аккорд. Судя по моему Анна Ивановна любила, понимала и глубоко чувствовала музыку и это как-то не вязалось о ев скучноватой работой.
Помимо монографии пришлось заниматься и многими другими делами. Так, например, по заданию института я отобрал на оптовом книжном окладе порядочную библиотеку, которая тот- час же была отправлена в Черемхово: Отсутствие книг препятствовало осуществлению педагогического процесса ((Книги, отправленные Книготоргом, благополучно дошли до института. Но когда я отправил почтой приобретенные на толкучке шесть томов Дюма, предназначенных для моих чад, ни один из них не был доставлен. То же произошло с книгами Флорова, которые я послал ему из Черемхово в Москву. Возмущенный Флоров позвонил заместителю наркома связи, но тот не только не удивился, но даже укорил за отправку почтой, а не через спецчасть. В результате объявленного наркоматом связи розыска – книги Флорову в конечном итоге все же вручили. А моего Дюма – жалею до сих пор).
Полагая необходимый загрузить Группу металлургии исследовательской работой, добился в Наркомцветмете ассигнований на усовершенствование технологии разделения медно-никелевых файнштейнов, которую считал наиболее слабым местом никелевого производства, занимаясь этими изысканиями профессор Масленицкий, с его специфическим профилем металлурга – обогатителя, пришел к мысли о флотации файнштейнов. Общеизвестно, что дальнейшие изыскания завершились промышленным внедрением нового эффективного и высокоэкономичного метода, принесшего заслуженную славу его автору и институту. А мне приятно вспомнить, что зарождение метода произошло в той самой черемховской лаборатории создание коей пришлось столь яростно отстаивать и что своим дальнейшим оконтуриванием метод обязан Группе металлургам в составе которой тогда трудился Иван Николаевич.
Я добился разрешения Высшей аттестационной комиссии на защиту диссертаций Фалеевым, окончившим техникум, и Болотиной, имевшей незаконченное высшее образование – ушла с пятого курса. У обоих имелись серьезные и оригинальные научные работы, которые оставалось только чуть-чуть причесать. Правда София Михайловна из неразумного упрямства отказалась воспользоваться предоставленным ей правом и – наш грех – не смогли ее переубедить. Но Павел Владимирович отлично защитил и вся его дальнейшая судьба определилась этим актом.
Забавный эпизод. Во время пребывания в Москве у моих ботинок отвалились подметки и я вынужден был летом одевать галоши. Встречает меня заместитель наркома Борис Иванович Орловский – о нем я ухе упоминал. Здороваемся. “Почему ты в галошах?” “Погода переменная, то солнце, то дождь.” “А почему не оставляешь их в гардеробе?” “Времена трудные – украсть могут.”
Через пару дней вызывает меня Федоров. Спрашивает: “Ты что меня позовешь?_«Чем?” – удивился я. “Как чем? Ходишь без сапог а мне ни слова. Не знаешь, что считаешься моим подопечным? Даешь повод Орловскому ехидничать”…
И вот в движение приводится вся бюрократическая машина. По письменному распоряжению Главникеля, Никельпродснаб передает одну пару туфель моего размера кооперативу наркомата. Правление кооператива выдает мне ордер на эти туфли. Снабженец приобретает на рынке надлежащее количество промтоварных “единичек” московских карточек. Я получаю туфли. Все нужно было согласовать, увязать и организовать. Как сказал заместитель Федорова Ф.Б.Гальпер – операция с парой туфель сложнее, чем получение десятка тысяч их целевым назначением.