Жизнь. Рукопись сдается в печать.

Нужно было вести нашу рукопись начальству. Приезжаю в Свердловск; оказывается, что наркомат уже в Москве. Еду в Москву. Передаю рукопись начальнику Главникелькобальта Василию Федоровичу Федорову (1931). Просматривает оглавле­ние, перелистывает, при всей его сдержанности вижу – пора­жен ж доволен.

Меня поселили на пятом этаже наркомата в помещении бывшей библиотеки, где в связи с этим установили тринадцатую (Как известно, тринадцать – роковое число. Заграницей, нумеруя квартиры, пропускают это число. В старом Петер­бурге № 13 присваивали лишь непрезентабельным кварти­рам — подвальным или с окнами на задний двор. Могу в ка­честве примера упомянуть о квартире 13 в доме 31 по ули­це Жуковского, где я некогда жил, о номерах подвалов на улице Красной Связи, где иногда гуляю с внучкой и, ог­раничиваясь этим, предоставляю желающим возможность развить этот перечень.) кровать. Это беспокойно, но отвечает специфике жизни. Ста­лин работает ночью, значит на своих постах должно быть ближнее и дальнее окружение – все кто может понадобиться. Оно же, окружение, бодрствуя ночью, в свою очередь задер­живает наиболее значительных соратников. Помимо этого в течение всей ночи ведутся сношения с предприятиями по пря­мому проводу, для чего, в числе прочих, вызывают моих со­седей. А так как моя кровать расположена напротив вход­ной двери, то, чтобы узнать кто где спит – неизменно бу­дят меня.

Температура в здании один-два градуса тепла. Сплю не только не раздеваясь, но в ватнике и шапке со спущенными наушниками. Тем не менее пребывание в здании наркомата имеет существенные положительные стороны: не тратится вре­мя на разъезды, не обладая ночным пропуском в любое время находишься в своей главной цитадели и, наконец, слегка выспавшись с вечера можешь встать часа в два ночи и идти по начальству – в это время, за отсутствием конкурентов тебя везде встречают особо приветливо, разговаривают об­стоятельно, не торопясь, что создает предпосылки благо­приятного решения любых вопросов.

 

Привычка – великое дело. Когда в середине пятидесятых годов продолжительность работы стали вводить в конститу­ционные нормы – это первоначально встретило серьезные про­тиводействие со стороны тех у кого вечерние и ночные бде­ния вошли в плоть и кровь. Порой, конечно, и в ограниче­нии времени перегибалась палка. Рассказывают, что министр угольной промышленности В.В.Вахрушев лично проверял свое­временность окончания работы. Входит в комнату, где несколь­ко человек что-то горячо обсуждают и круто набрасывается на них – это был его неизменный стиль. Один из проштра­фившихся – находчивый и остроумный – пытается обратить все в шутку. “Помилуйте, Василий Василиевич, мы же не рабо­таем, мы анекдоты рассказываем.” “Все равно нужно укладываться в рабочее время!” – не задумываясь парирует министр.

Замечу попутно, что в наши дни в положенные нормы не укладывается в основном труд вузовского профессорско-пре­подавательского персонала: чем больше работаешь, тем боль­ше числят за тобой простых и смертных грехов. И все время кормят мнимым бездельничеством.

Федоров ночами внимательно читает нашу рукопись от на­чала до конца. Когда захожу, обсуждаем отдельные места. Днем читают наиболее квалифицированные сотрудники глав­ка – Н.В.Гудима, В.Н.Колдашов, Е.И.Елитенко – каждый по своей специальности. На ходу выправляю мелкие дефекты. Чи­тает первый заместитель наркома цветной металлургии Иван Васильевич Архипов. Читает заместитель А.И.Микояна по Го­сударственному комитету обороны – ГОКО – Петр Яковлевич Антропов. Оба одобряют, говорят ласковые слова и предла­гают срочно издать типографским путем. Но осторожный Иван Васильевич советует печатать о грифом “совершенно секрет­но”, а динамичный Петр Яковлевич рекомендует выпускать совсем без грифа – пусть знают наших! Выбираем середину – просто секретно.

Приобщаем к этому делу общественность – НИТО ЦВЕТМЕТ; заместитель председателя НИТО Роман Лазаревич Веллер пи­шет введение. Наша работа привлекает внимание секретаря партийной организации наркомата – Тимофея Павловича Глека.

Едем с Федоровым к начальнику Металлургиздата Ольшев­скому. В результате коллективного обсуждения рукописи с чтением отрывков из отдельных глав издательство принимает небывалое решение: печатать без редакционных изменений, ограничившись вычиткой т.е. орфографической корректировкой. Издание заказное. Федоров настаивает на быстрейшем выпуске. Издательство соглашается, но требует моего непосредственного участия на всех стадиях формирования книги. Чтобы стимулировать работу – Главникелькобальт передает издательству из своих фондов 24 пайка сроком до конца го- да. Ввиду специфики военного времени и необычайности кни­ги выпуск ее санкционируется отделом издательств ЦК КПСС.

В течение целого года я нахожусь в Москве, лишь отно­сительно кратковременно отвлекаясь для концентрированного чтения лекций в Черемхово и свиданья с семьей, порядочно бедствующей на Балхаше. Мое московское житие тоже не слад­кое, но в увлечении делом – не сетую. К тому же помимо ос­новной задачи приходится заниматься многим другим. Не об­ходится, конечно, и без подлости – о этого и начну.

Вскоре после приезда в Москву я получил телеграмму мол­нию с Балхаша. Заместитель директора завода по хозяйствен­ной работе вызвал Беллу Семеновну и в категорической фор­ме приказал ей тотчас же освободить нашу квартиру, переехав в комнату на шестом этаже гостиницы. Отказ Беллы Семе­новны встречен грубостью и угрозой сегодня же выселить сильной. Белла Семеновна обращается к Самохвалову, но мой быв­ший ученик – бог и царь завода – сожалеет, что не может вмешиваться в действия своего заместителя. Это, конечно, бессовестная отговорка: без прямого указания директора ни­какой зам не решился бы на такие действия…

Тотчас же иду к замнаркому В.А.Флорову (1930), Посы­лает Самохвалову деликатную телеграмму о просьбой разобраться в этом дело; иначе не может: Самохвалов бывший парком у которого Василий Аркадиевич был замом.

Иду к Федорову, сообщаю о решении немедленно ехать на Балхаш. “Не валяй дурака; завтра будет приказ наркома. И на следующий день действительно вручает мне копию те­леграммы. посланной на Балхаш Самохвалову и Грейвер: “Со­храните семьей Грейвера занимаемую квартиру также обеспечь­те снабжение наравне руководящими работниками завода Наркомцветмет Ломако.”

Наглый зам превращается в безобидную овечку. Он вызы­вает Беллу Семеновну и стелется мелким бесом. “Зачем же вы обратились в Москву! Зачем тревожили Наума Соломонови­ча! Да неужели мы о вами не нашли бы общий язык! Да неу­жели вы думали, что я позволю себе какие-либо направлен­ные против вас действия!” Словом первый друг и благожела­тель. Впрочем надлежащего снабжения так и не дают, а мы, несмотря на голод, не проявляем требующейся настойчивости: не хотим унижаться.

Позднее я узнал чем вызван балхашский демарш. Здесь ждали приезда заместителя наркома Димитрия Терентиевича Десятникова – скромного и. насколько мне известно, безуп­речно порядочного человека, кстати, будущего директора Б.М.З. Десятников ведал Главмедью т.е. был для завода цент­ральным начальством. Вот почему местное начальство и лезло из кожи, чтобы организовать для него особое бытовое об­служивание. Квалифицируйте это как хотите.

1943 год был поворотным в ходе войны. Я приехал в Москву четвертого января в самое напряженное время Сталинград­ской битвы. Тогда же развернулись наступательные действия нашей армии на огромном фронте от Балтики до Кавказа и бы­ла прорвана блокада Ленинграда. За три месяца зимнего на­ступления советская армия разгромила ото двенадцать диви­зий. Потери немцев в технике едва покрывались производством их военной промышленности.

Каждое утро я заходил в кабинет Василия Федоровича Фе­дорова, систематически размечавшего на карте географические точки, упомянутые в сводках. Если раньше я воспринимал их преимущественно по памяти, то теперь точное сопоставление о картой стало потребностью.

Немцы рвались к Москве. В великой слепоте и самонадеян­ности своей они не сделали надлежащих выводов из событий конца сорок первого года, когда “непобедимые” войска их впервые по настоящему познали мощь советского оружия, а “завоеватель” Авотрии, Польши, Бельгии, Голландии и Пари­жа – генерал фельдмаршал Мориц-Альберт-Франц-Фридрих-Федор фон Бок – вместо Москвы оказался в мусорной корзине истории. Не поумнели немцы и после трагической для них Сталин­градской эпопеи. Они жаждали реванша и были совершенно убеж­дены I его успехе.

Орловско-Курская-Белгородская дуга. Гитлер называл ее кинжалом, занесенным над сердцем России. Детально разра­ботанный план с немецкой самоуверенностью фиксировал даты начала наступления, его форсированного развития, взятия Москвы. Но неожиданности начались для немцев с самого на­чала*

Недавно в статье Л.Безыменского (Новый мир, 1966 год, № 12.) я прочитал, что 6 де­кабря 1941 года Гитлер заявил: “артиллерия противника до­стигла нулевой точки.” В этот самый день наш западный фронт открыл сокрушительный огонь, возвестивший начало наступле­ния советских войск.

В 1943 году свое второе наступление под Москвой немцы назначили на пятое июля и намеревались начать его неожи­данно. Но, предвосхитив развитие событий, наши артиллерия и авиация за несколько часов до ненецкой атаки нанесли сильнейший удар готовящимся к бою вражеским войскам и это имело огромное значение. Правда, фашистские войска все же вклинились в расположения наших частей на десять, а места­ми даже двадцать- тридцать километров, но уже двенадцато­го июля советские войска перешли в наступление на ряде фронтов, а пятого августа освободили Орел и Белгород.

Перед мощью духа советской армии и ее боевой техникой оказались бессильными отборнейшие войска фашистов и их саттелитов, танки Тигры и Пантеры, самоходные пушки Ферди­нанды и истребители Фокке-Вульф. вместе с тем следует от­дать должное прозорливости нашего верховного командования, разработавшего всю операцию, и оперативности замечатель­ной плеяды командующих – А.Я.Василевского, Н.Ф.Батутина,

Г.К.Жукова, И .С. Конева, Р.Я.Малиновского, К.К.Токоссовского, В.Д.Соколовского и других от велика до мала – осу­ществивших ее.

Как очевидец свидетельствую, что Москва жила все это время напряженнейшей жизнью. Но, в отличие от октября со­рок первого года, на сей раз напряжение нервов не перера­стало в нервозность. Все работали в полную меру сил, стали как-то подтянутое, суровее, собраннее, были готовы к воз­можным тяжелым испытаниям, но незыблемо верили, что Москва была, есть и будет советской и что вражеская нога не сту­пит на ее священную землю.

Сталин сказал: “Если битва под Сталинградом предвещала закат немецко-фашистской армии, то битва под Курском по­ставила ее перед катастрофой.” Так оно и было. Напомню, что уже к осени того года наши войска освободили две тре­ти оккупированной территории с населявшими ее десятками миллионов советский людей.

В августе Совнарком и Центральный комитет партии приня­ли решение о мероприятиях по восстановлению народного хозяйства освобожденных районов. В Наркомате угля составля­лись списки инженеров, подлежащее откомандированию из армии в промышленность; я по памяти тоже принял в этом не­большое участие. В связи с августовским постановлением, занаркомугля М.М.Ерохин, курирующий, в числе многого дру­гого, наш институт, оказал – ваша монография поспела как нельзя более ко времени. Такого же мнения был и Наркомцветмет.

Пятого августа москвичи стали очевидцами небывалого до­толе события: салюта в ознаменование победы в Курской бит­ве. Один за другим раздавались залпы, в воздух взвивались ракеты и рассыпались тысячами огней.

Дело, конечно, не в световых и звуковых эффектах, а в порождаемых ими душевных эмоциях – отзвуках недавних пе­реживаний. Телевидения тогда у иао не было и я не ведаю транслировался ли салют по радио. Но доподлинно знаю, что он обрел могучий отклик в сердцах всех советских людей, как предвестник грядущих побед, предвестник великого бу­дущего нашей Родины – первой и тогда еще единственной стра­ны социализма.

Спустя некоторое время институт, исполняя задание Черемховского горкома партии, поручил мне выступить на ми­тинге горняков-угольщиков. Я рассказал о Москве, ее делах и днях, о великой курской битве, о первом салюте, о поро­жденных им мыслях и чаяниях. И нужно было видеть о каким вниманием слушали мое безыскустное повествование. Москва была далеко, но каждый носил ее в своем сердце. Аплодиро­вали щедро. А когда расходились старый: шахтер громко ока­зал соседу: профессор, а верно говорит. Я счел это за по­хвалу.

Через Москву вели пленных немцев. Куда девались былые высокомерие, лоск, тщательно отработанные муштровкой вы­правка и гусиный шаг. Двигаясь нестройными рядами, боль­шинство пленных понуро глядело прямо перед собой или на носки своих сапог, не решаясь посмотреть в глаза застывшим вдоль тротуаров советским людям. Но немало было и таких ко­торые исподлобья злобно озирались по сторонам — обезврежен­ное, но недобитое зверье. А вслед за колоннами немцев двигались машины мывшие мостовую. Это было неожиданно и, если хо­тите, символично.

В периоды пребывания в Москве основное внимание я, ко­нечно, уделял монографии: сидел в издательстве на Цветном бульваре 30 и совместно с корректором А.И.Крейн опекал кни­гу от первой до последней страницы. Исключительно выдер­жанная, педантичнейшая и аккуратнейшая Анна Ивановна была полной противоположностью своим близким – мужу и сыну, ком­позиторам и музыкантам. Мы хорошо сработались и относились друг к другу с большим уважением. Изредка, во время пере­рывов, она задумчиво рассказывала эпизоды из жизни богемы, о подлинных талантах творящих новое и о посредственностях яростно оспаривающих друг у друга право на музыкальную фра­зу и даже аккорд. Судя по моему Анна Ивановна любила, по­нимала и глубоко чувствовала музыку и это как-то не вяза­лось о ев скучноватой работой.

Помимо монографии пришлось заниматься и многими другими делами. Так, например, по заданию института я отобрал на оптовом книжном окладе порядочную библиотеку, которая тот- час же была отправлена в Черемхово: Отсутствие книг препятствовало осуществлению педагогического процесса ((Книги, отправленные Книготоргом, благополучно дошли до института. Но когда я отправил почтой приобретенные на толкучке шесть томов Дюма, предназначенных для моих чад, ни один из них не был доставлен. То же произошло с кни­гами Флорова, которые я послал ему из Черемхово в Москву. Возмущенный Флоров позвонил заместителю наркома связи, но тот не только не удивился, но даже укорил за отправ­ку почтой, а не через спецчасть. В результате объявлен­ного наркоматом связи розыска – книги Флорову в конечном итоге все же вручили. А моего Дюма – жалею до сих пор).

Полагая необходимый загрузить Группу металлургии иссле­довательской работой, добился в Наркомцветмете ассигнова­ний на усовершенствование технологии разделения медно-ни­келевых файнштейнов, которую считал наиболее слабым местом никелевого производства, занимаясь этими изысканиями про­фессор Масленицкий, с его специфическим профилем металлур­га – обогатителя, пришел к мысли о флотации файнштейнов. Общеизвестно, что дальнейшие изыскания завершились промыш­ленным внедрением нового эффективного и высокоэкономичного метода, принесшего заслуженную славу его автору и институ­ту. А мне приятно вспомнить, что зарождение метода произош­ло в той самой черемховской лаборатории создание коей приш­лось столь яростно отстаивать и что своим дальнейшим оконтуриванием метод обязан Группе металлургам в составе ко­торой тогда трудился Иван Николаевич.

Я добился разрешения Высшей аттестационной комиссии на защиту диссертаций Фалеевым, окончившим техникум, и Боло­тиной, имевшей незаконченное высшее образование – ушла с пятого курса. У обоих имелись серьезные и оригинальные научные работы, которые оставалось только чуть-чуть приче­сать. Правда София Михайловна из неразумного упрямства от­казалась воспользоваться предоставленным ей правом и – наш грех – не смогли ее переубедить. Но Павел Владимирович от­лично защитил и вся его дальнейшая судьба определилась этим актом.

Забавный эпизод. Во время пребывания в Москве у моих ботинок отвалились подметки и я вынужден был летом одевать галоши. Встречает меня заместитель наркома Борис Иванович Орловский – о нем я ухе упоминал. Здороваемся. “Почему ты в галошах?” “Погода переменная, то солнце, то дождь.” “А почему не оставляешь их в гардеробе?” “Времена трудные – украсть могут.”

Через пару дней вызывает меня Федоров. Спрашивает: “Ты что меня позовешь?_«Чем?” – удивился я. “Как чем? Ходишь без сапог а мне ни слова. Не знаешь, что считаешься моим подопечным? Даешь повод Орловскому ехидничать”…

И вот в движение приводится вся бюрократическая маши­на. По письменному распоряжению Главникеля, Никельпродснаб передает одну пару туфель моего размера кооперативу наркомата. Правление кооператива выдает мне ордер на эти туфли. Снабженец приобретает на рынке надлежащее количе­ство промтоварных “единичек” московских карточек. Я полу­чаю туфли. Все нужно было согласовать, увязать и органи­зовать. Как сказал заместитель Федорова Ф.Б.Гальпер – опе­рация с парой туфель сложнее, чем получение десятка тысяч их целевым назначением.