Жизнь. Впервые в Монча-тундре.
Оформив первый отчет по металлургическому переделу рудного сырья, я в конце января 1935 года повез его заказчику. Мое прибытие в Кировск совпало с переездом управления комбината Североникель в Монча-тундру и я отправился туда же.
Следует заметить, что “переезд управления” сказано несколько громко. Перебирались только трое: начальник комбината Николай Николаевич Воронцов, главный инженер комбината Андрей Виссарионович Кажевников (1929) и главный геолог профессор Владимир Климентиевич Котульский (1903).
Николай Николаевич работал в Кировске едва ли не с самого начала апатитовой эпопеи – когда ни города, ни промышленности еще не было. Скромный, но настойчивый он к 1935 году имел уже значительный опыт административно-хозяйственной и строительной деятельности под эгидой Кондрикова, хотя и не обладал широтой взглядов и размахом последнего;
Недавно я был приглашен на слет ветеранов Кольского полуострова – в основном хибиногорцев – кировчан. Знакомых у меня здесь оказалось мало, но я с удовольствием лицезрел Воронцова, избранного “предводителем ветеранов” и с волнением узнал из выступлении, что он был делегатом четырех съездов партии на которых выступал Ленив.
Oб А.В.Кажевникове я рассказывал ранее. Но профессору Котульскому – крупнейшему геологу, блестящему знатоку Кольского полуострова и Таймыра, я хотел бы посвятить несколько слов, тем более, что в дальнейшем, несмотря на трудную судьбу Владимира Климентиевича, работавшего на протяжении ряда лет в условиях существенных ограничений, мне довелось неоднократно слушать его предельно сжатые, но глубокие по содержанию доклады и увязывать с ним направления взаимно интересующих исследований – особенно по изучению рудного сырья.
Несмотря на зависимое положение Котульский сумел окружить себя многочисленными молодыми талантливыми геологами – в большинстве питомцами нашего института – жадно впитывающими многогранный опыт своего выдающегося учителя и плодотворно использующими его в практической деятельности.
В Мончу Котульский вез свое главное достояние – микроcкоп и, не доверяя эту жизненно важную для него драгоценность никому из нас, самоотверженно транспортировал его и своем рюкзаке. Все прочие вещи уместились в невольном чемодане.
Доехав поездом до станции Имандра мы на лошадях перебрались через озеро. Мощный ледяной покров был в общем удовлетворителен, но местами вое не имелись глубокие трещины, невольно обращавшие на себя внимание. Как оказалось, за безопасностью езды по этому единственному пути, связывавшему будущий комбинат с внешним миром, непрестанно наблюдали “капитаны ледовой службы”, менявшие трассу дорога в зависимости от состояния льдов.
В летнее время добираться приходилось тем же путем и, с появлением довольно больного моторного бота, не представляло особой трудности. Но ранее, когда Кажевников и Салье попытались перебраться через озеро в ветренную погоду в обычной лодке – ее так сильно заливало водой, что припоев возвратиться обратно. После нескольких попыток Евгений Александрович в огорчении воскликнул:”горный инженер не обязан уметь плавать” – к уехал в Кировск.
После двухчасовой поездки по озеру Имандра мы прибыли в Монча-губу. Отсюда большевики начали свое наступление на тундру: здесь высаживались первые разведчики, сюда была доставлена первая партия строительных материалов, здесь были выстроены первые здания, наконец, здесь же до 1937 года был административный центр. Прочие поселки – Верхний Нюд, живописно раскинувшийся на высокой горе Нюдуайвенч; Нижний Нюд, расположенный у подножья той же горы в непосредственной близости к опытному заводу ж синим водам озера Пыслысчимявр; Сопча, раскинувшийся на склоне горы Сопчуайвенч недалеко от площадки завода и Тростникового озера – возникли значительно позднее чем поселок Монча. На месте же теперешнего славного града Мончегорска о его каменными домами и всеми достижениями культуры в то время стоял густой лес.
Несколько деревянных одноэтажных строений в том числе три привлекательных коттеджа с остроугольными крышами, большое двухэтажное тоже деревянное здание заводоуправления на пригорке, да сарай для керновых проб – вот, насколько помнится, и все, чем здесь располагал комбинат в начале 1935 года. Здесь же у озера приютилась почерневшая от времени и непогоды курная изба о прибитыми над входом оленьими рогами – жилье единственного коренного обитателя старого саама Калины Архипова.
Злоба дня: везли восемьсот килограмм гвоздей к она провалились в озеро. Воронцов срочно вытребовал из Мурманска водолазов – остановилось строительство! В нынешние времена о такой мелочи руководству комбината даже не сказали бы – разве что в виде курьеза.
Не успели мы приехать, как Кажевников исчез – побежал на лыжах, кажется, к геологам. Я тоже отправился обозреть окрестности и, как учил фельдфебель Полигашов, “определиться в местностях.” Вечерок же иы обстоятельно обсудили предложенный институтом план исследований на ближайший год и откорректировали его.
Следующее утро началось с неприятности – нужно было печатать договор, а единственная пишущая машинка не работала. Засучив рукава я отважно взялся за дело и, чем черт не шутит, когда господь бог спит, – починил! Должен сказать, что с тех пор я не берусь за такие рискованные операции, чтобы не испортить добропорядочную репутацию.
Я думал, что дело идет к концу. Но, когда надо было подписывать договор, – Воронцова одолела скупость. По своей прежней работе он, несомненно, видел и расходовал большие деньги на зарплату рабочим, на приобретение материалов и т.д., сейчас же предстояло оплачивать какие-то исследования польза от которых представлялась если не сомнительной, то, во всяком случае, не столь уж очевидной. Спорили не час и не два, и только брошенная Кожевниковым острая реплика о покупке за грош горсти пятаков – устранила сомнения высокого начальства. Николай Николаевич вытер пот, подписал договор, достал из заднего кармана штанов печать, смочил ее слюной и приложил рядом с подписью.
Так первым официальным документом, подписанным на территории Монча-тундры, оказался договор только что народившегося комбината и старейшего втуза страны. Это было второго февраля 1935 года.
По возвращении в Ленинград я тотчас же отправился в институт – хотел порадовать тогдашнего начальника НИС`а П.Д. Трусова, к которому, несмотря на его молодость, питал чувство глубокого уважения. В кабинете Петра Димитриевича оказался его заместитель Чистов* Об этом человеке я, кажется, ухе упоминал и наверняка не в положительном плане: представьте себе гоголевского стряпчего со скрипучим, как немазаная телега, голосом, в современном обличьи, но, в силу самой природы своей, всегда готового учинить пакость. Отношения у нас были самые острые: он всеми средствами какими мог мешал нашей работе, а я платил ему нескрываемым презрением.
В свете этого понятно, почему увидев Чистова у Трусова я мгновенно перестроился и, сделав постную физиономию, сказал, что съездил зря и договориться о дальнейшем не мог. Петр Димитриевич помрачнел. Чистов же обращаясь к нему процедил сквозь зубы: “Я всегда говорил вам, что эти работы – дутые акции; вот они и лопнули. Но pаз так, то нужно без промедления расформировывать их группу – не бросать же деньги на ветер.” Поднялся и ушел.
Мы помолчали. “Жаль – сказал Петр Димитриевич – такое хорошее дело и такой неожиданный и печальный финал. Давай встретимся завтра и договоримся о деталях.”
Ын попрощались, но уходя я изловчился незаметно подбросить на начальственный стол мончевский договор. Не прошло и четверти часа, как в лаборатории показался Трусов. Он напускал на себя суровость, но глаза его смеялись. “Знаешь Наум – ты большая свинья!” Я не стал оправдываться, но уточнил: “Не перед тобой комедии ломал, а перед твоим прохвостом.” И, довольно удачно копируя оригинал, произнес:
“Я всегда говорил, что эти работы дутые акции.”