Жизнь. Наши бдения
Что жe еще, относящееся к 1955 году, сохранила память?
О том как был погребен кольский молибден я уже рассказывал предваряя время, из прочих жe не упомянутых выше событий назову только одно: обсуждение всех выполненных нами работ в Кировске. От лица Группы никеля здесь подвизались Константин Федорович и я, пытливыми и суровыми судьями были Кондриков, Ферсман, Котульский, Селиванов, Кожевников и другие.
Ночью поднял телефонный звонок дежурившего в лаборатории студента Германа Васильева: на пятом дворе, где ваша опытная база – пожар. Вызвал, живущего невдалеке от меня, Орлова. Встав поперек улицы мы остановили такси, высадили пассажиров и по пустынным улицам помчались на Васильевский.
Горела камнелитейная. Посередине двора на столе был поставлен телефон с подведенными к нему о разных сторож проводами. За этим же столон сидел человек, составлявший акт о происшествии.
Камнелитейная вплотную примыкает к одному из зданий Механобра. На крыше этого здания стоял директор Механобра Норкин в позе не оставлявшей сомнения в его готовности грудью отразить опасность.
Пожарники умело локализировали распространение огня: Механобр и наша вотчина не пострадали. Выяснили и причину пожара. Рабочий ударом молотка сбил форсунку у вращающейся плавильной печи; из нефтепровода хлынула нефть, а рабочий, вместо того чтобы перекрыть кран, бросился звать на помощь.
Грачева спросили во сколько он оценивает убыток. Стоявший тут же начальник камнелитейной студент Введенский – а арап из арапов – назвал двести тысяч. Однако подошедший к этому времени Норкин многозначительно шепнул Грачеву: “Много назовете, больше получите!” Под этим “получите” он имел в виду не деньги, а возможное возмездие. Грачев назвал пять тысяч и пожарный чин одобрил: правильно. По-видимому между пожарной охраной и Госстрахом существовала какая-то связь.
А я на этом деле пострадал на шестьдесят рублей: высаженные из такси пассажиры воспользовавшись ситуацией удрали не заплатив.
заинтересованные лица. Выражаясь нынешний жаргоном все прошло не только “нормально”, но даже “на большой палец.” и, тем не менее, я с грустью вспоминаю тот день – последам) встречу мою с незабвенным Борисом Павловичем Селивановым.
Мы продолжали нави работы по проблеме никеля во всем ее объеме, но каждый отрезок времени имел свой колорит. Так, на протяжении двух следующих лет превалировало внимание к кобальту, впервые в мире проложившее дорогу его промышленному извлечению из никелевых и медно-никелевых руд. Затем превалирующее место заняли исследования до платиноидам. Помимо исключительно важных количественных данных, сведений о приуроченности платины и палладия к минеральный составляющим сырья, поведении их при обогащении и металлургическом переделе и ряда других многообразных изыскании, особенно потрясающими оказались труды Константина Федоровича Белоглазова и Елены Владимировны Искюль, впервые в мире диагностировавшие и описавшие платиновые минералы никелевых руд. Как и на заре создания крупнейшего по тому времени русского платинового дела на Урале, Горный институт, совокупностью своих изысканий тридцатых годов, заложил основа крупнейшей в мире современной платиноидyой промышленности на базе сульфидных медно-никелевых руд Советского Заполярья.
В связи с правительственным постановлением об организации молибденового производства на Балхаше, в тематике полутора предвоенных лет значительное место занимали отработка и уточнение деталей технологии извлечения молибдена из некондиционных полупродуктов, также впервые в мире получившая промышленное внедрение.
Но довольно об этом. Обратимся к некоторым событиям нашей жизни в те годы.
Весной 1936 года я нам приехал заместитель председателя Центральной комиссии партийного контроля товарищ Васильев, курировавший тяжелую промышленность; он интересовался обеспеченностью нарождающейся никелевой промышленности Заполярья соответствующими исследованиями. Нацмен, вероятно бурят, он безукоризненно изъяснялся но русски и отлично разбирался в делах. Целый день продолжалась беседа его с руководящими работниками нашей Группы я в спокойном, непринужденном, благожелательной характере ее было что-то напоминавшее кировский стиль общения с людьми. Васильев остался довольным своим посещением и обедал, если возникнет надобность, помощь ЦКК.
У меня, всегда было жизненное правило – не отталкивать протянутую руку помощи; и я тотчас же экспромтом изложил просьбу, горячо поддержанную всеми присутствующим. Примерно годом ранее было возбуждено ходатайство о присуждении Николаю Пудовичу почетного звания заслуженного деятеля науки и техники. Это наше ходатайство поддержал ряд институтов, заводов к Ц.К.профсоюза, но решение почему-то задержалось – видимо нужен был внешний импульс. Об этом я поведал Васильеву и вскоре мы в узком кругу металлургов чествовали нашего Пудыча.
Но общение мое с Васильевым на этом не кончилось и через несколько месяцев нам вновь пришлось встретиться на сей раз по делам крайне неприятным.
У каждого даже весьма стоящего человека возможны заскоки – вопрос в тон мешают ли они деятельности окружающих.
Еще ранее директор института Грачев настолько увлекся физкультурными доблестями института, что помимо прямых ассигнований стал расходовать на них львиную долю средств НИС’а в том числе и по нашим работам. Тем самым он поставил себя в определенную зависимость от очередного начальника НИС’а А.Б.Бричкина и все еще бесчинствовавшего там Чистова. Эти же двое, развернувшись во всю ширь, создали обстановку при которой сколько-нибудь широкая и плодотворная исследовательская деятельность стала совершенно невозможной.
Уместно заметить, что такого же мнения держались и мои коллеги, в частности молодой, талантливый и быстро растущий Николай Степанович Бибиков, незадолго перед тем осуществивший впервые в мире в зимних условиях сложные и безотлагательно необходимые для строительства гидростанции геофизические изыскания в Заполярья. Некоторые другие в прошлом активные исследователи также собирались резко сокращать, а то и совсем свертывать свою научную деятельность, переключаясь на голую педагогику.
Конечно я мог без труда перейти в другое учреждение; как любил говорить Орлов, была бы шея – хомут найдется. Но когда я уходил из Ниисалюминия это не наносило в тот момент никому существенного вреда, а здесь за моей спиной была Группа, была актуальнейшая работа, которая в создавшихся условиях неизбежно захирела бы; При таком положении мой уход был равноценен бегству с тонущего корабля. Я решил дать бой и поехал в Москву, кстати по командировке, выписанной Союзникельоловопроектом – Атрашкевичем.
Невольно возникает вопрос: почему же я не рассказал обо всем этом в бытность Васильева в Ленинграде. Отвечаю: сделал глупость, не хотел доставлять неприятности Грачеву, которого уважал, и надеялся преодолеть препятствия собственными силами.
Подробно информированный мною Васильев доложил о положении дел председателю ЦКК Шкирятову. Мое заявление о соответствующей резолюцией Шкирятова было отправлено уполномоченному ЦКК по Ленинграду и области Рубенову, а я тотчас же возвратился домой и, желая выступать о открытым забралом, передал копию своего заявления Николаю Васильевичу.
Через три дня Грачева я меня вызвали в “дворец Кшесинской.” Коллегия под председательством Рубенова не торопясь, пункт за пунктом, рассматривала мое заявление. Грачев подтвердил правильность всех изложенных мною фактов: сами понимаете, обращаясь в такую высокую инстанцию я позаботился об их безусловной достоверности. Рубенов совершенно спокойно и не повышая голоса так бесжалостно отчитал моего шефа, что мне до боли стало его жалко. Затем Рубенов продиктовал постановление: принять к сведению заявление директора Горного института товарища Грачева, что все недостатки, отмеченные в письме инженера Греивера»будут немедленно устранены и что начальник НЙС`а Бричкин больше в институте работать не будет. И добавил – о Чистове записывать не будем, сами разберетесь.
Возвращались мы вместе – в директорском автомобиле. “А все-таки на физкультуру брать в НИС’е деньги буду” – сказал Грачев после продолжительного раздумья. “В пределах разумного ваше директорское дело – ответил я – но не пересекайте линию жизненных интересов исследователей если не хотите повторить сегодняшний пассаж при отягощающих обстоятельствах.” На том и разошлись.
Бричкин и Чистов более в НИС’е не появлялись. Говорили, что Чистов от неожиданного оборота дел скоропостижно умер. Но ни я, ни один из моих соратников не испытали даже признаков обычной в таких случаях жалости. А от Рубенова втечение примерно полугода звонили и справлялись все ли у нас в порядке.”
Так оперативно и беспристрастно решились вопросы нашего бытия, когда в них вникли высокие партийные органы.-
Ужасный случай. Иолко вел продувку штейнов и, чтобы расжидить шлаки, забросил совком в конвертор несколько сотен граммов годного сульфата натрия. Мгновенный выброс расплава, частью в высоченный потолок, частью в лицо. Реакция металлурга – ничего не видя повернул конвертор, чтобы не залить фурмы и затем бросился к раковине. Отвезен Николаем Пудовичем в Офталмологический институт на Моховой.
Две недели полной неизвестности. Наконец сообщение – глаза целы; счастье что при выбросе инстинктивно закрыл их.
Но лицо и особенно веки значительно сожжены. Вылечили.
Так у игрушечного агрегата едва не погиб тот, кто был при взрыве карабашского ватер-жакета и геройски провел две войны.