Жизнь. Молибден Казахстана и кобальт Урала.
Что же еще из событий 1940-го года запечатлено в памяти? Прежде всего, пожалуй, мой мартовский доклад в техническом совете Наркомцветмета о извлечении молибдена из балхашских некондиционных концентратов. Чтобы не растекаться мыслью по древу приведу выдержку из сохранившегося у меня сухого протокола.
“1. Констатировать, что п.4 постановления техсовета от 15.УШ.39г. о разработке метода гидрометаллургического извлечения молибдена из прибалхашских концентратов выполнен только ЛГИ. Гиредмет к работе не приступал.
Проведенная ЛГИ работа является первой работой, оригинально решающей чрезвычайно актуальную проблему использования бедных некондиционных молибдено-медных концентратов.
Предложенная ЛГИ схема проста, хорошо обоснована экспериментальным материалом и не вызывает принципиальных сомнений в возможности и целесообразности промышленного применения. В виду удачного разрешения проблемы в ЛГИ в данное время нет необходимости проводить параллельную работу
в Гиредмете.
Отдельные детали схемы, не имеющие принципиального значения, должны быть уточнены опытами более крупного масштаба с законченным технологическим циклом. Однако уже имеющиеся технологические показатели позволяют приступить к составлению технического проекта.
… Возможность гидрометаллургического извлечения молибдена имеет тем большее значение, что на ряде молибденовых месторождений (Умальта, Чикой, Короби) в настоящее время рудное сырье используется далеко нерационально и отвальные хвосты обогатительных фабрик указавшее месторождений должны рассматриваться как походное сырье для получения бедных молибденовых концентратов.”
Постановление завершается четкими решениями прикладного характера.
Через пару дней газета “За индустриализацию” поместила, посвященную нашим изысканиям, развернутую статью Эдуарда Петровича Либмана – “огненного Либмана”, экспансивнейшего из смертных, великого мастера острых слов и ситуаций.
В ноябре того же года я в составе правительственной комиссии участвовал в пуске кобальтового цеха комбината Южуралникель. Председателем комиссии оказался заместитель наркома цветной металлургии Василий Аркадиевич Флоров – мой добрый знакомый, в прошлом доцент ЛГИ, а членами комиссии: профессор Юрий Владимирович Баймаков, начальник гидроотделения Мончегорского кобальтового цеха Владимир Семенович Королев и сотрудник наркомата Александр Васильевич Кузьмин умный, доброжелательный л решительный человек, впоследствии заместитель Флерова совместно с ним впервые испытавший на фронте действие наших исторических катюш – грозы немецких захватчиков.
В 1967 году вышла книга Н.М.Афанасьева “Первые залпы.” Бросив все дела – каюсь, они были абсолютно безотлагательны – я с великим волнением прочитал эту книгу, существенная часть коей посвящена Кузьмину.
С началом войны я на многие годы потерял Кузьмина из виду. Лишь путем длительных поисков обнаружил его после войны и автор книге. Вот как он вспоминает об этом.
“Больших трудов стояло разыскать одного из ближайших помощников Флерова лейтенанта А.В.Кузьмина. По данным Министерства обороны, Кузьмин демобилизовался из армии в 1946 году в звании гвардии майора. Будучи горным инженером, он отправился куда-то на Дальни Восток добывать золото, чем занимался и до войны. Дальний Восток – необъятная территория, где можно разместить не одно государство. Найти человека там очень трудно. Чукотка – Якутия – Казахстан – Северный Урал – таков маршрут поисков А.В.Кузьмина. Многочисленные письма м переговоры не оказались бесплодными. Кузьмина удалось разыскать в Москве, куда он вернулся несколько лет назад. Итак, единственный офицер, проведший о батареей весь путь от начала и до конца, был найден. У него уцелели фронтовые записи, в которых очень коротко, но буквально день за днем отражен весь боевой путь батареи. Полустершиеся строчки позволили в деталях припомнить отдельные случая, эпизоды, встречи, воссоздать облик командира батареи, сослуживцев.”
Прочитайте эту книгу – не пожалеете.
Сам я неожиданно столкнулся с Александром Васильевичем в начале шестидесятых годов в Государственном комитете по науке и технике РСФСР. Встреча была самая теплая и дружеская. В Комитете Кузьмин возглавлял отдел цветной металлургии с которым я был тесно связан деловыми отношениями. Сейчас он трудится в одноименном комитете СССР. По былому полон энергии, неутомим, оптимистичен и благожелателен. Уступая моей просьбе, еще до публикации вышеупомянутой книги, выступил в ЛГИ с повествованием о подвиге юс боевого подразделения. А я вспоминаю конец сорокового года Нашу совместную сплоченную и самоотверженную работу на Южуралникеле. Очаровательную секретаршу Анечку не спускавшую с Кузьмина восторженных глаз – впрочем он тоже не опускал свои очи долу. Вспоминаю споры и шутки – порою острые но необидные, вспоминаю многое другое. И был он, казалось, как все окружавшие нас труженики, и не было в нем ничего предвещавшего военный героизм.
Героев порождает время, а оплодотворяет их любовь к Родине. Не та, которую повседневно, и обычно трафаретно, декларируют присяжные ораторы, а та, что незримо таится в самой глубине сердца советского человека.
Мы – особенно старики – часто костим молодежь за нерадение, за то, что младая кровь играет более бурно, чем нам и начальству угодно, порою, правда, и за действительно недопустимые демарши. Но, вспоминая тысячу наших студентов, ушедших добровольцами на фронт в первые же дни войны и, пожалуй в большинстве своем, сложивших буйные головы на полях сражений, я не только верю, а непреложно знаю, что каша нынешняя молодежь в аналогичных обстоятельствах так же беззаветно выполнила бы свой долг.
А в мирное время? Ведь легендами овеяны не только первые годы становления Советской Власти с их бесчисленными фронтами, но и годы довоенных пятилеток. Ведь во время Великой Отечественной войны невиданным в мировой истории героизмом были пронизаны не только повседневные боевые подвиги, но и повседневные дела тыла. Кончилась война и понятие о героизме как-то утратило свою повседневность, а ведь им полны все наши трудовые будни. Он в мирном освоении военного мастерства, в конструировании ракет, производстве металлов, выращивании хлеба, изготовлении карандашей, трудах деятелей искусства, учебе, подготовляющей к будущей жизненной деятельности – словом везде, где самоотверженно и беззаветно трудятся советские люди.
Как хочется, чтобы все наши питомцы уже на институтской скамье ощутили это, и не только холодным умом, а своими горячими трепетными сердцами, восприняли труд на благо Родины как непреложную жизненную потребность, как высшую радость бытия, как свой непреложный патриотический долг. А прядется воевать – каждый окажется достойным своих предшественников, в частности тех о кои повествует книга Н.М. Афанасьева.
К нашему приезду кобальтовый цех Южуралникеля был еще не вполне готов, но благодаря энергии Флорова его быстро довели до предпускового состояния. Главный преткновением было отсутствие каких-то, предусмотренных проектом, приспособлений для пуска генератора постоянного тока. На заседании, посвященном этому вопросу, главный энергетик завода категорически отказался пускать генератор. Но главный инженер Сибуралэлектромонтажа, некто Марголин, взялся осуществить пуск на свой страх и риск, оговорив, впрочем, для своих энергетиков весьма крупную премию. “Но какой системе будет осуществляться пуск?” – спросил Флоров. “Вы же все равно в энергетике ничего не понимаете, зачем же вам знать по какой системе” – дерзко отозвался Марголин. “Но если вы настаиваете – могу сказать: по системе бекицер.” Флоров удовлетворился, но через три дня, когда генератор уже работал, я открыл ему тайну: “бекицер” по еврейски значит чем короче ими чей скорее.
Марголин скоро уехал. В конце декабря мы с Кузьминым послали ему поздравительную новогоднюю телеграмму, приветствующую славного создателя системы бекицер. Ответ последовал незамедлительно. Он заканчивался словами: “да здравствуют бекицерианцы.” И телеграф добавил: “проверено бекицерианцы так.”
Пока Флоров возился о генератором мы побеседовали с инженерными работниками кобальтового цеха и убедились в их весьма хорошей подготовленности. Единственной нерешенной задачей оказалось обессеривание гидроокиси и, имея опыт молибдена, мне удалось на лету решить эту задачу. В целом пуск прошел удачно и конец года был ознаменован выдачей первой продукции.
Это имело огромное значение. На протяжении всей войн кобальтовый цех Южуралникеля работал бесперебойно, давая дефицитнейший металл.
Как обычно в таких случаях технологический процесс вели хозяева цеха, но по ночам одновременно дежурили члены комиссии. В одно из моих дежурств цех оказался загазованным хлором. Рабочие вышли на улицу, а сменный инженер валялась в дежурной комнате на диване в нервическом припадке.
Следует заметить, что вытяжная вентиляция чанов была запроектирована неудовлетворительно, а пусковое устройство общецеховой вентиляции расположено на отметке 14 метров.
Набрав полные легкие воздуха – противогазов не оказалось – я успешно добежал до верхней площадки и включил вытяжную вентиляцию. Но на обратную дорогу воздуха не хватило и я порядочно потравился. Спустя некоторое время хлор был удален и цех начал работать. Но мое поведение стало на следующий день мишенью многих шуток.
Казалось, что я был в авангарде потравившихся, но недавно А.В.Кузьмин напомнил, как он, еще до описанного выше случая, первым принял столь значительную дозу хлора, что мне же пришлось профессиональными методами приводить его в чувство. Почему же я забыл об этом? Отравление Александра Васильевича на заводе прошло незамеченным – молодой инженер, есть о чем говорить! А мое – к тону времени доцент о перспективой на дальнейшее продвижение и человек популярный в широких кругах никельщиков – как-никак вое же породило веселое оживление.
Прошло несколько дней и хлором потравился главный инженер завода И.Н.Пискунов. Его усердно отпаивали молоком и всем заводом выражали соболезнование.
Третьим потравился Флоров – шум мгновенно дошел до Москвы и буквально за два-три дня переделали систему вентиляции.
Так я познал современный табель о рангах.