На пороге жизни. Расставанье

Окончился учебный год. Нам выдали, так называемые, свидетельства за седьмой дополнительный класс. У меня и, за компанию, у Гусаковского оказались четверки по литературе, но при пятерках в аттестатах по всем предметам это не имело никакого значения. Почти так же окончили В.С.Селицкий, Е.И.Васильев, М.Синозерский и весьма хорошо П.А.Арцыбашев, А.И.Бабановекий, А.С.Кривич, Н.П.Пусер, Ц.Я.Хаунин.

Выпускной день. Несмотря на сухой закон военного времени многие, в том числе учителя, выпили больше чем следовало. Фотографировались всем составом под плакатом “свобода, равенство и братство”, причем “голова” сидел на руках у инспектора.

После окончания средней школы мои товарищи как-то разбрелись. И все вместе мы объединились еще только один раз, организуя студенческий вечер в пользу земляческого фонда.

На этом вечере в числе прочего была поставлена комедия – сатира “Прекрасные сабинянки” Леонида Андреева. Фабула несложна: римляне похищают сабинянок; сабиняне, вооруженные трактатами, неопровержимо доказывающими, что моральный долг агрессоров вернуть жен их законным мужьям, направляются в лагерь римлян; однако убеждения на римлян не действуют, а жены, обжившись у новых очагов не горят желанием вернуться к прежним пенатам. Несчастные сабиняне терпят фиаско.

Я играл роль вождя сабинян главного пацифиста Анк Марция. Комедия Леонида Андреева забавна и, благодаря ряду остроумных выдумок, имела успех, как, впрочем, и весь вечер.

На вечере продавалась юмористическая газета, напечатанная в местной типографии на 4 страницах и даже с двумя иллюстрациями. Помню только стихотворную передовицу нашего пиита Владимира Николаевича Немова, написанную, применительно к сабинянкам, в стиле Одиссеи-Иллиады.

“Дайте мне боги наитье воспеть земляческий вечер,
В Тихвина мрачных болотах студентов родных сотворенье.
Долго собирались они и многие мудрые мужи
то и иное свершить предлагали.”

Вот, наконец, приготовлено все, что гостям может радость доставить:
Пенье и пляски и многие хитрые трюки и т.д. в том же плане.

Завершился вечер своеобразно. Для проведения его в ряде учреждений – в суде, земской управе и других – были взяты стулья с обязательством вернуть их к началу занятий следующего дня. Но, несмотря на договоренность, все мои товарищи сразу исчезли – видимо каждый, надеясь на других, полагал, что если он в прекрасную летнюю ночь отправится провожать свою даму сердца, то без него одного как-нибудь обойдутся. А на самом деле мне вдвоем с возчиком пришлось всю ночь разъезжать по городу, К 8 часам утра все было на местах и вероятность крупного скандала была элиминирована. А ведь стулья то брал не я…

Студенческий вечер оказался как-бы переломным пунктом в нашей судьбе. Близилась осень, надо было ехать в институт и начинать самостоятельную жизнь. А жизнь разбросала кого-куда…

Прошло пол века, но я отлично помню всех своих одноклассников. Три колонки парт. На первой у окна разместились Васильев Евгений и Хаунин Цалель. Арцыбашев Павел и Кривич Абрам, Немов Владимир и Франц Борис.
Женька приятен во всех отношениях: скромный, работящий, чрезвычайно добросовестный и очень способный. Нас связывают узы дружбы. Увы. жизнь его была непродолжительной – в 1919 году умер от тифа в Екатеринбурге.

Иной Цаля: кажется старше своих лет, держится как-то особняком и не встревает в наши мальчишеские выходки. Это он в сочинении на тему “самые красивые цветы в венке славы русского народа” написал о еврейских погромах и отдаю должное Арташесу Сергеевичу, оставившему это без последствий. В ученическом спектакле играл роль Чацкого ж некоторые черты своего героя пронес через всю свою, тоже недолгую, жизнь. В сорок первом году добровольцем ушел на войну – и погиб.

Павлуша – один из самых близких моих друзей: простой, душевный, хороший паренек, непосредственный, умный, с открытой душой, но с деревенской хитринкой, один из тех, на кого можно положиться всегда, везде и во всем. Окончил, насколько помню, военно-инженерную академию и занимался строительством военных объектов в сложнейших условиях вечной мерзлоты.

С Абрашей Кривичем мы прошли впоследствии рука об руку через многие годы жизни и в последующем повествовании мы о ним еще встретимся. А вот обитателям последней парты этой колонки, так называемой “Камчатки”, уделим пару слов. Ненов значительно старше нас, но маленького роста, худенький, слабый, болезненный; ценит юмор, но не смеется, а взахлеб хихикает; хорошо знает французский язык, литературу, отлично пишет сочинения, балуется стихами, но математика – камень преткновения. Франц – высокий, плотный, спокоен сознанием силы, добродушен, но грубоват. Если Немов пишет классную работу и закрывает ее от соседа, а он поступает обычно именно так, Борька сначала показывает ему свой могучий кулак, а когда это не действует – всаживает перо в бок. Немов подскакивает, истерически взвизгивает, но жаловаться боится.

Франц за полгода до окончания реального уехал в Петроград в школу прапорщиков; ему выдали документ об окончании средней школы, а мы, невзирая на ночь, всем классом проводили его.

В тридцатых годах, при посещении Русского музея я услышал удивительно знакомый писклявый голосок: “А это Давид, поражающий из пращи Голиафа.” В окружении семилетних ребят Владимир Николаевич казался Голиафом*
На первой парте средней колонки возседали Грейвер Наум и Селицкий Владимир, а за ними Горюшин Алексей – Пусин Анатолий, Швахгейм Николай и Шлепаков.

С третьего класса и до конца мы сидели с Володей на одной парте* Выдержанный, очень способный, он отлично учился – в первой тройке. Но Володя, поступив в реальное училище сразу после его открытия, был на пять-шесть лет старше меня и это определило характер наших отношений: дружественный, но не дружеский. Как-то перед войной я случайно встретил Владимира Степановича на Васильевском острове. Поговорили. Как живешь?” “Ничего. Работаю, жена, собака, фокстротим…” Я пригласил его к себе; ответного приглашения не последовало. Оба торопились. Так и разошлись.

Горюшин и Пусин – два величайших бездельника и лоботряса, но совершенно разного плана. Лешка попал к нам из Петербургского императорского коммерческого училища, умеренно преуспев в науках, но, по крайней мере на словах, приобщившись к столичному разврату: красивый, но уже с помятым и, я бы сказал, вульгарным лицом, развязный в отношениях с девушками, танцор, пьяница. Пусин тоже красив, остроумен, участник и инициатор всяких проделок, любитель паясничать, не теряет хорошего настроения получая в изобилии двойки.

Впоследствии Горюшин оказался киноактером. Мы видели его в фильме “Дворец и крепость.” Персонаж, который по сценарию должен был лезть в прорубь – в последний момент отказался. Лешка вызвался заменить его, но поставил свои условия: бутылка водки, двадцать пять рублей и фамилия крупным планом. Я встретил его однажды у своего дома. Лицо у Горюшина оплывшее, а долговязый спутник его был явным пропойцей. “Знакомься – сказал Лешка – мой друг артист Гымза.” Больше мы не видались.

Пусин подвизался в театральной студии знаменитого александрийского режиссера Евтихня Павловича Карпова, а затем перекочевал в студию Александра Николаевича Морозова, существовавшую на доходы от своей пекарни. В связи с этим Толька весело распевал: “Цыганка гадала, цыганка гадала, цыганка гадала – ты будешь игрок. вышло иначе, а вышло иначе, а вышло иначе – я стал хлебопек.” Читал неведомокем написанные вирши: “Был дом, где под окном и чиж, и соловей висели и пели. А рядом другой был дом, где за решетчатым окном антрепренеры прогоревшие сидели – так те не пели.” Но дальше этого не пошел. Умер от голода во время блокады Ленинграда.

Николай Швахгейм с последней парты – веселый паренек, склонный к браваде, изумительный карикатурист. Говорили, что после революции он оказался в Париже в амплуа шофера.

Его сосед Шлепаков – персонах эпизодический, пробывший у нас всего лишь года полтора – не более.
Третья колонка. Пусер Николай – Синозерский Михаил, Гусаковский Владимир и Бабановский Анатолий.
О Коле я уже писал. Гусаковский утверждал, что Колька сам переделал свою эстонскую фамилию Пусеп на французскую со звучным окончанием ” эр.” В связи с этим мы как-то “перевели” Колину фамилию на все языки мира. Все это, конечно, забылось, но были там греческий Пусеристрия – по аналогии с Каподистрией, испанский дон Хозе де Пусэ, китайский Пу-Сунь-Чай и лаконичный японский Ко-Пу. Последняя кличка пришлась Коле по вкусу и ею он подписывал адресуемые нам письма.

Миша Синозерский – спокойный и сдержанный коренастый крепыш – держался несколько в стороне от нас, но без пренебрежения правилами товарищества.

Осталось двое: Гусаковский и Бабановский. Первого упоминал и не раз упомяну в последующем. Поэтому сейчас замечу только, что его мало кто знал под “законным” именем. Владимир был трансформирован в Володуна, а последний превращен в Дуна. Так его именовали родные, товарищи и все знакомые, назови его кто-нибудь в нашей среде Владимиром или Володей – это прозвучало бы фальшиво. Дун!

Последний. Тоська Бабановский. Тонный, самоуверенный молодой человек с прекрасными манерами и предрасположением к зазнайству. После каникулярного пребывания у отца в прифронтовой полосе – держался под душку военного и, ухаживая за очаровательными молодыми дамами, являл нам свое превосходство. Кончил электротехнический институт и исчез бесследно во второй половине тридцатых годов.
Все разные и с разными судьбами.

Были, конечно, и потери в пути. Выгнали зa тихие успехи и громкое поведение Пену Чурина. Отстал тихий и скромный, но бесталанный Костя Зимин. Отстал Малафеев. Помню как привлеченный для преподавания геометрии инженер путей сообщения Голендорф, знакомясь с нами, спросил: “Вы сын Ивана Ивановича?” И получил полный достоинства ответ: “Я и сам Иван Иванович!” А было тогда Ване лет тринадцать.

Кстати после Октябрьской революции Малафеев одним из первых оказался на службе в советском учреждении – военкомате.
Отстал Петр – Пеша – Пьер Ядров: беззаботный добряк и прирожденный комик. Своей коротко остриженной парообразной головой он пребольно ударял по черепу каждого приближавшегося к нему, но делал это с умниками не оставлявшими места для обид. С лицом озаренным счастливейшей улыбкой стоял он не произнося ни слова перед преподавателями зарабатывая очередную единицу. Руки по швам и только кисти рук виляют так уморительно, что класс же может удержаться от смеха.

Иванов и Коцелл – оба с выдающимися актерскими данными – не дойдя до седьмого класса подались в школы прапорщиков.
В конечном итоге, в 1917 году Тихвинское реальное училище окончило шестнадцать человек. В настоящее время у меня имеются сведения только о троих. Все они – Павел Александрович Арцыбашев, Владимир Казимирович Гусаковский и Николай Петрович Пусер – пенсионеры.