Жизнь. Уральцы организуют извлечение платиноидов.

Мне много раз приходилось во время войны ездить из Ка­захстана и Сибири в Свердловск, Москву и на заводы. Каж­дый такой вояж имел свои специфические черты, но все они уподоблялись скачкам с препятствиями. В ту первую поездку в наш вагон подсели в Караганде два известных деятеля гор­ного дела – академик Александр Семенович Ильичев и член корреспондент Академии Наук СССР Александр Онисимовия Спиваковский – последний в весьма плохом физическом состоянии. В Петропавловске интервал между поездами был часов двад­цать и пересадку организовывал я. Спутников моих удалось устроить на это время в учительской комнате железнодорож­ной школы. Но оттолкнувшись от Петропавловска мы вместо Свердловска попали в Челябинск: ужасное по военному време­ни место – своего рода полюс скученности и голода. И толь­ко благодаря долготерпению Ильичева и его академическим документам мы после двенадцатичасового стояния в очереди отбыли по назначению.

Тут же отмечу, что обратная поездка также была скачка­ми с препятствиями. Правда получение билета в Свердловске удалось без особого труда: начальник вокзала в определен­ные часы благодетельствовал директорам и профессорам; в результате начальник гигантского цеха, например, Уралмаш- завода – не подходил под эту категорию, а директор мага­зина – подходил; но мое положение было бесспорным. Однако и на сей раз мы опять оказались в злополучном Челябинска. Мы – это я и главный бухгалтер БМЗ. С профессиональной самоуверенностью мой спутник взял на себя все путевые хло­поты, но в течение полутора суток ничего не смог сделать даже с помощью очарованной им буфетчицы, торговавшей чаем без сахара. В отчаянии я зашел в клетушку дежурного по вокзалу, выбрал момент когда у него не было посетителей и вытряхнул на стол все содержимое моего рюкзака с продуктами: буханку хлеба, кружок колбасы и еще какую-то мелочь. Не моргнув глазом дежурный привычным движением смахнул все это в ящик своего стола и через десять минут вручил мне два билета на ближайший поезд. Да простят мне иудейский Иегова и православная троица эту взятку. Фемиде за давностью происшествия тоже приличествует проявить равнодушие и не снимать повязку со своих вежд.

Был случай, когда моей спутницей оказалась начинающая адвокатесса. Она вдохновенно рассказывала о своей послед­нем выступлении, “Товарищи судьи – сказала я. Посмотрите на подсудимых. Деньжонки у них вышли. Одежка прохудилась. Сапоги развалились. Да, украли! А что им было делать? Раз­ве лучше если бы они в бандюги подались? И что вы думае­те – суд дал снисхождение.” Кстати на сей раз мы ехали по­чему-то с пересадками в Петропавловске и Кургане; в по­следнем опять ждали сутки приютившись в. комнатушке бескорыстно отзывчивой железнодорожной семьи.

Помню как во время одной из поездок в Свердловск в по­лудреме услышал с детства знакомый дорогой мне голос одного из моих немногочисленных подлинно близких друзей Ефи­ма Давыдовича Качурина. Я чувствовал биение своего сердца и боялся очнуться, но это действительно оказался он.

По пути из Орска на Балхаш я сутки ждал пересадки на станции Карталы. От нечего делать забрел в поликлинику и, узнав что здесь работает эвакуированный из Ленинграда ларинголог, без всякой надобности позволил продуть себе уши, лишь бы поговорить с земляком. Доехал до Акмолинска и опять таки ждал сутки. Иду по Акмолинску и на площади вижу вывески Лентранспроект. Длинный барак, посередине коридор, с каждой стороны по пять комнат. Захожу в одну, вторую, третью… Вижу как будто знакомое лицо. С трудом протиски­ваюсь между столами и спрашиваю: Вы ленинградец? Да. С Васильевского острова? Да. Не бывали ли вы в Горном инсти­туте. Окончил Горный. Оказывается однокашник. Здесь же ра­ботают две наши студентки. С коллегой коротаю вечер, ночую у студенток на голом полу с портфелем вместо подушки, но сплю отлично. Впоследствие, когда институт оказался в Черемхово, я вспомнил об этих студентках и попросил по­слать им вызов.

Выезд из Москвы тоже не легок. Обязанный доставать би­леты агент Наркомата Цветной металлургии Миссенгиссер от­носится в нам как в былые времена городовой в нищему. Ра­за два в день выезда выручал начальник Ярославского вок­зала Котов – знакомый мне еще по станции Вятка; В Метрополе продают билеты заранее. Но, не имея ночного пропуска, попадаешь к кассам, когда там уже собралось огромное ко­личество людей и остаешься при пиковом интересе. В поисках  выхода, я разработал два абсолютно безотказных варианта.  Первый. Приходишь в гостиницу Москва (или другую, расположенную поблизости) перед полуночью и просишь пристанища. Отказ неизбежен, но из вестибюля не выгоняют т.к. хожде­ние по городу ночью воспрещено. Просидев до утра можно возглавить очередь в соседнем Метрополе. Второй вариант. Заночевать в Никельпродснабе, помещавшемся рядом с нынешним магазином “Детский мир;” здесь можно даже хорошо выспаться и далее действовать в том же плана. Оба варианта ока­зались безотказными и, помимо меня, ими с успехом пользовались некоторые мои приятели, в частности, Б.В.Дроздов.

Привыкнув, что получение железнодорожного билета тре­бует неизменного изощрения применительно к обстоятель­ствам, и оказавшись в Акмолинске на пути в Караганду, я пошел в Управление дороги просить бронь. В пассажирской службе меня уверяли, что билетов сколько угодно, но я не поверил и настоял на своем. Оказавшись затем единственным у билетной кассы я поверг кассира своей бронью в величай­шее изумление.

Итак, в конце декабря I94I года я приехал в Свердловск в находившийся там Наркомат цветной металлургии. Поселили меня, в получившем тогда у цветников широкую известность, подвале на улице Сакко и Ванцетти и, из уважения к профес­сорскому положению, дали талоны на двухразовое питание, довольно скудное, но при наличии ремешка, который можно постепенно подтягивать, обеспечивавшее все же возможность бренного существования. Многим приходилось гораздо хуже.

В этом же подвале обитал, например, сотрудник ВАМИ Тулъчинский, которому полагался только завтрак. Каждый вечер он ходил в театр и, когда возвращался, мы становились сви­детелями, примерно такого диалога. “Что видел?” “Вильгель­ма Телля.” “А подо что он пел?” “Под коржики.” Оперный театр пустовал и для привлечения публики в буфете на каж­дый билет выдавали один коржик или одну булочку и т.д. Тульчинский смотрел спектакль, но многие, побывав в бу­фете уходили.

В Наркомате меня встретили очень хорошо. Одобрили ра­боту по гидроцеху и разразились соответствующим благодар­ственным приказом. Помогли утвердить в Наркомате черной металлургии технические условия на новую продукцию и раз­решить некоторые волновавшие завод вопросы, шесте с тем цветники очень просили помочь с организацией передела ни­келевых шламов в связи с острейшей потребностью в плати­ноидах.

И вот я в Березовске в эвакуированном сюда Гипроникеле. Вместо помпезных банковских палат – двухэтажный бревенча­тый дом, но основной костяк сохранен, институт работает, а от размещения ряда сотрудников в заводских филиалах – проектирование стало, вероятно, даже плодотворней. Дирек­торствует Петр Ефимовия Бельский – ныне возглавляющий проектную контору Гиредмета. Главный инженер – наш питомец Сергей Димитриевич Шереметьев (1931) – отдавший Гипроникелю всю свою жизнь и ныне, вот уже -на протяжении двух десятилетий, возглавляющий его.

Передел шламов – вотчина Бориса Валерьяновича Дроздова. Это тоже мой хороший ленинградский знакомый, интересный, хотя несколько экстравагантный человек и весьма эрудиро­ванный специалист. В Гипроникеле он сначала был главным инженером норильского проекта, а после войны долгое время руководил исследовательской частый. Докторская диссерта­ция Бориса Валерияновича посвящена вопросам электролиза никеля. Последние годы жизни возглавлял кафедру общей хи­мии в одном из Ленинградских вузов.

Больше ученый, чем практический деятель, к тому же не­сколько фантазер – он частенько принимал желаемое за дей­ствительное и в этом отношении его приходилось поправлять. Но некоторые его поступки поражали своей практичностью.

Так, прибыв в Березовск одним из первых, он умудрился за­крепить за собой большую лесную делянку и не только на все годы пребывания здесь обеспечил себя топливом, но беско­рыстно помогал в этом товарищам и, как говорили, даже своему институту.

В Березовске Дроздов жаловался на плохое обслуживание.

“Я понимаю, мало конструкторов, мало и плохие машинистки – это естественно. Но курьеры! Всем нужны продовольственные карточки и должности курьеров стали монополией начальствен­ных дам. Видели на скамье под лестницей сидит четверо?

Это все курьеры! Принесешь пакет, расшаркаешься, поинте­ресуешься здоровьем и осторожно осведомляешься не поже­лает ли кто-нибудь из medames снести пакет на почту. Но как посмотришь на презрительно поджатые губы – торопишься извиниться за беспокойство и бежишь сам. Принимают за должное”…

Борис Валерьянович не был ни храбрецом, ни трусом. К  некоторой экспансивности Дроздова мы привыкли и не реаги­ровали на нее. Но однажды он все же испугал меня до смер­ти. Иду по Мончегорску, навстречу летит возбужденный Дроз­дов и кричит издалека: “Наум Соломонович, слышали? Берия – враг народа!” Такую вещь мог сказать только сумасшедший.

Я схватил его за плечи, тряхнул со всей силы и, хотя мы никогда не были на ты, прошипел: “Молчи дурак, жизнь на­доела!” Впрочем на сей раз он был прав.

Мы всесторонне обсудили с Борисом Валерьяновичем про­блему передела шламов. Осмотрели прекрасное здание нера­ботающей бегунной золотоизвлекательной фабрики. Прикинули варианты размещения оборудования. Рассмотрели наши предло­жения совместно с руководством Гипроникеля и треста Березовскзолото (управляющий – Собачкин, главный инженер – Шавкин) и, оформив соответствующую документацию, отправи­лись в министерство.

Согласованные предложения рассматривал заместитель нар­кома по драгметаллам Димитрий Арсевтиевич Бочков – живой, подвижный, веселый, увлекающийся, остро любящий жизнь. о решительным и независимым характером. Он только что вер­нулся из поездки по уральским заводам и оживленно делился впечатлениями. Спутником Бочкова был заместитель предсе­дателя техсовета министерства Роман Лазаревич Веллер – плотный, представительный и обходительный мужчина о прият­ным открытым лицом, уверенными, неторопливыми, округлыми движениями, ясным умом и феноменальной памятью, культур­нейший человек с самыми разносторонними познаниями, зна­ток цветной металлопромышленности, тончайших перипетий ее создания и развития, ее кадров, тонкий дипломат и умелый кормчий по бурным водам служебных и житейских морей. “Ни­когда больше не поеду с Веллером – смеялся Бочков. В золо­те меня знают, а в прочих местах все принимают Веллера за заместителя наркома, а меня за его секретаря. Нечего ска­зать, положеньице!”

Впоследствии, неполадив с руководством министерства, Бочков оказался директором Уфалейского завода. Женат он был, кажется, на бывшей водительнице его машины. Я видел как-то эту красивую и, как мне показалось, умную и обходи­тельную женщину.

Внимательно ознакомившись с нашим представлением, Боч­ков утвердил его и дал распоряжение Гипроникелю приступить к проектированию. Главным инженером проекта назначили Б.В. Дроздова. Тотчас же появился начальник строительства бу­дущей установки некто Белов, затем техрук Клюшников и не­которые другие персонажи.

Само собой разумеется, что создавшееся благоприятное положение надлежало использовать в интересах института;

По моей просьбе Бочков послал правительственную телеграм­му председателю Ленсовета Попкову с вызовом еще одной пар­тии институтских работников; но уже не на Балхаш, а в Свердловск. Среди вызванных были профессор Оболдуев, до­центы Порфиров и Корольков, а также Орлов, Попов и другие.

Так была отправлена последняя телеграмма с вызовами. В совокупности своей они охватили несколько десятков чело­век, а с семьями и того больше. Другое дело, что эти вызо­вы удалось использовать лишь частично и полная эвакуация института состоялась лишь в середине марта 1942 года.

Во время пребывания в Свердловске мне пришлось несколь­ко раз ездить в Березовок. Стояли лютые уральские морозы, а я был одет в ватник и ботиночки без галош. Но расстояние небольшое и, как говорят, “до случая” все обходилось бла­гополучно. и вот, однажды, вместо легковой машины прислали крытый грузовичок, шофер же, встретив приятеля, решил до­вести его до Уралмашзавода, а это в противоположной сто­рона. В результате продолжительность поездки возросла бо­лее чем вдвое.

Я долго и мужественно крепился, но затем одолела дрожь, застучали зубы, словом стал по настоящему замерзать.

Со мной ехали две дамы, одетые, как полагается по ме­стному климату. В темноте нашего ящика я о трудом рассмот­рел, что они молоды и миловидны. Но теперь я познал и ще­дрость их души. Видя мое безрадостное положение они сняли свои шубы, усадили меня посередине и, завернувшись втроем в их две шубейки, мы добрались до управления Березовскзолото. Дамы мгновенно соскочили с машины и с веселым сме­хом исчезли не дав мне даже возможности поблагодарить их, а я, прижав замерзшими руками к груди портфель – пальцы не гнулись – на втором дыхании добежал до квартиры Белова и, вопреки всем тогдашним медицинским воззрениям, обнимал горячую круглую печь пока совсем не отошел, И благо, что обошлось без последствий.

В Свердловске до меня дошли скорбные вести. Скончался эвакуированный в Пермь профессор Тихон Александрович Оболдуев, а мог бы жить да жить. Умер в блокированном Ленин­граде от голода наш сотрудник Григорий Мелетиевич Попов (1928). Погиб другой наш соратник Петр Петрович Порфиров (1926). Единственный балованный сынок своей матери он был несомненным и резко выраженным себялюбцем. Но, когда во время войны жена его родила ребенка, Петр Петрович, как рассказывали очевидцы, отдавал ей большую часть своего скудного пайка; не выдержав тягот эвакуации, скончался в пути, кажется, на станции Верещагино.

В свое время и Порфиров, и Попов были приглашены мною на Балхаш, но не решились оросить свое ленинградское гнез­до и ехать. Да и кто мог предвидеть, что произойдет в по­следующем и в какие решения заложена подлинная прозорли­вость.

Прошло года полтора. Из Наркомата цветной металлургии мне прислали копию докладной записки березовских деятелей, которые, проверяя наш метод, пришли к заключению, что уже в первой – головной – операции он порочен и не дает необ­ходимых результатов. Иначе говоря – технология никуда не годится и в военное время по нашему наущению зря тратили силы и средства на строительство цеха.

Еду в Свердловск. В Министерстве встречают на грани настороженности и враждебности. Добираюсь до Березовска. Спрашиваю: как проводили испытания? Отвечают: как указано в проекте. Знакомлюсь в деталях. Первая стадия технологии – гидравлическая классификация; в проекте указана необхо­димая продолжительность отстаивания при статическом отмучивании для столба жидкости в один метр. Незадачливый экпериментатор, моделируя процесс в химических стаканчиках принял Ту же продолжительность отстаивания: все  село на дно и тонкую фракцию – объект дальнейшего передела – отделить не удалось. Каких-нибудь полчаса и от навета ничего не ос­талось. Извините ошиблись. В Наркомате тоже смущенно улы­баются и извиняются, стараясь все обратить в шутку. Чтобы сгладить неловкость бесцельного вызова, пропят дать реко­мендации по ряду вопросов и, в частности, ознакомиться о установкой, выплавляющей кобальт из гидроокисей, получае­мых разными заводами.

Кобальтовая “установка К” также находится в Березовске. Командует ею молодой, талантливый и чрезвычайно энергич­ный инженер Брохин. Установка небольшая, с несколькими полулабораторными печами типа Граммолина, но хозяйство раз­ведено по типу больших предприятий и даже со своими техснабом и продснабом. Главное, конечно, не в этом: работает ритмично, дает металлический кобальт, а он абсолютно необ­ходим. Не даром малейшая задержка с поставкой гидроокиси привлекает внимание наркомата и даже наркома.

В последний раз мы посетили Березовский шламовый цех, к этому времени работающий под шифром “установка Ш,” в мае 1945 года. О колорите этой поездки и о встрече, учиненной нашей бригаде в Свердловске в Механобре – я уже рассказы­вал. Переработав довоенные шламы Североникеля. установка успешно осуществляла передел шламов Норильска. Работа про­текала вполне удовлетворительно, хотя в отдельных узлах излишне примитивно.

Примером тому узел опробования. Сидят лицом друг к дру­гу две женщины и в ромбе, образованном их ногами, квартуют богатейший платиноидный концентрат. Спецодежда их насквозь пропитана концентратом. У Белоглазова топорщатся усы. У Фа­леева ядовитая улыбка. Кричевский “хмыкает.” Обращаясь к окружающим и, стараясь казаться спокойным, роняю: отрепья этих работниц стоят больше, чем бальный туалет английской королевы. Говорят, что острое слово доходчивее, лучше за­поминается и получает больший резонанс. Так или иначе, лет через десяток мне напомнили об этом эпизоде в Москве в ми­нистерстве.

Помимо обстоятельных и пространных разговоров нам была задана добрая сотня письменных вопросов и наши письменные же ответы оказались встреченными с удовлетворением. Я бы сказал, что скомпановав надлежащим образом нашу писанину можно было представить оригинальную диссертацию. Руковод­ство Березовскзолото разразилось по поводу нашего приезда благодарственным приказом.