Жизнь. Еще один закон природы.
С помощью первого секретаря обкома, при активном участии начальника дороги, начальника пассажирской службы, начальника вокзала и его заместителя, получив от проводницы вагона, несмотря на наличие плацкартного билета, мощный удар кулаком в челюсть и ответив ударом головы в живот (она стояла на площадке вагона, а я на ступеньках) – я в конечном итоге очутился на третьей полке общего вагона.
Вагон был заполнен до отказа, так что почти вое время приходилось лежать на своем месте, хотя ехали мы целую неделю.
Не знав, то ли мне всегда везло на встречи о интересными людьми, то ли я сам в каждом человеке находил что-нибудь интересное, особенно при относительно длительном общении в поездах дальнего следования, когда времени много, а делать нечего. Во всяком случае мои спутники и на сей paз заслуживали внимание.
Напротив меня помещался железнодорожник. Несколько обрюзгший, чуть ворчливый, но подчеркнуто корректный – он не обнаруживал желания общаться о кем бы то ни было: за первые два дня путешествия мы обменялись разве что несколькими фразами. Но время и общий кипяток, поставлявшийся мною, свершили свое дело и мы разговорились. Спутник мой оказался инженером — путейцем выпуска 1900 года, получившим письмо из наркомата путей сообщения о просьбой вернуться на работу — в обстановке войны квалифицированные кадры были крайне нужны. То ли больший опыт, то ли сохраненная трехгранка — позволили ему проникнуть в вагон еще на запасном пути и, хотя он тоже занял третью полку, но, по крайней мере, без особых треволнений. Страстный шахматист он с помощью дорожных карманных шахмат непрестанно решал какие-то этюды.
На второй полке разместился армейский капитан, возвращавшийся после ранения. Капитан охотно и интересно рассказывал волнующие эпизоды своей боевой жизни. Журналист, обменявший ручку на автомат, он имел предложения стать военным корреспондентом , но отверг их: “журналист я не из первых, а боец — не из последних; сейчас это нужнее.”
Нижние полки занимал интеллигентный пожилой, чуть суетливый, пассажир со своей семьей. На ряду с многообразными житейскими делами – он с супругой, дочкой и внучкой возвращался из эвакуации в родной дом – дед время от времени высказывал мысли, привлекавшие к себе внимание. В числе их была следующая предельно лаконичная, но удивительно умная . и тонкая сентенция: “кто умеет – сам делает, кто не умеет — других поучает.” Пораженный, я подумал: дед открыл еще один “закон природы” и достоин бессмертия.
Сейчас – я вижу это по сдерживаемым улыбкам – вы метнете в меня отравленную стрелу: ты же сам педагог! Спешу отпарировать — ваша стрела пролетит мимо.
Правда мы — я и мои собратья по оружию – учим; но учим, а не поучаем: это, как говорят ненцы, две большие разницы.” Да и учим только тому, что умеем и знаем. А вот нашего брата действительно повседневно поучают – как преподавать, как вести научные изыскания, как воспитывать молодежь и вое это общими в подавляющем большинстве случаев ничего не значащими фразами. Вред от этого уже в том, что нет никакой пользы.
Прежде я бурнопламенно возмущался, а теперь понимаю: ничего не поделаешь – потому “закон природы.”
Постепенно, по отдельным обмолвкам черепкам, уподобляясь археологу, я составил себе представление об истории деда: она, как и следовало ожидать, оказалась прелюбопытной. В начале века дед – Перельман – получил высшее техническое образование в США, затем, желая усовершенствоваться в английском языке, в течение года обучался на богословском факультете Оксфордского университета: В Оксфорде, уверял Соломон Маркович, и именно на богословском факультете, был лучший английский язык в мире; Причудливы судьбы человеческие: в предвоенное время он работал главным инженером конторы по обору металлома в одном из крупных промышленных городов Украины.
А эпизод с проводницей? – спросите вы. Спешу дать исчерпывающий ответ.
На следующий день после погрузки в Иркутске, протискиваясь через вагон она остановилась у моей полки и миролюбиво спросила: “это у меня с вами вчера была размолвка при посадке?” Пустяки сказать, размолвка! Но жизнь проводницы была явно нелегкой, а я, в условиях того времени, был лишь одним из многих.
По приезде в Москву я написал о происшедшем со мной в НКПС и предложил, если бить пассажиров действительно необходимо, то осуществлять эту операции организованно, при продаже билетов, в порядке живой очереди, не отходя от кассы, на билете ставить штамп: “пассажир битый, сажать беспрепятственно.”
Не знаю почему, но моя идея видимо не получила одобрения.
Во всяком случае ни ответа, ни премиальных за рационализаторское предложение не последовало.