Глазами студента. Институт на распутьи.

События, которые потрясли мир, в то время не сказались сколько-нибудь значительно на моей личной жизни, Ежене­дельно дежурил одну ночь в бригаде по охране института. Также еженедельно дежурил ночью у ворот дома в котором жил. Оружия у меня не было и самое большее, что я мог сделать, это оказать противодействие одиночному жулику или поднять шум. Один раз, когда городу угрожала опасность, доброволь­но рыл окопы на Обводном канале. Другой раз, уже принуди­тельно, был направлен для эвакуации так называемой “экспе­диции заготовления государственных бумаг”; но она никуда уезжать не собиралась и к вечеру нас отпустили с миром. Вот, кажется, и все.

Впрочем прозябал не я один. Так же жили мои соседи, квар­тиранты Евфимии Васильевны, студенты М.И. Бешкин и А.А. Александров. Володя, забыл его фамилию, потенциальный супруг моей доброй знакомой Мани Р., денно и нощно кропал декадентские стихи, гордясь похвалой Андрея Белого. А мне творчество его кумира не понравилось и я коротал вечера за подвернувшимся подруку полным собранием сочинений Лессинга – того самого, которого не удосужился прочитать чеховский учитель словесности.

Петроградские рабочие разбили войска Керенского и раз­бойничьи банды германского империализма; они дважды разгро­мили банды Юденича и активно участвовали в борьбе с Колчаком-Деникиным-Врангелем-интервентами и иже с ними; не щадя живота своего они закладывали основы новой светлой жизни.

А студенчество Горного Института? Я упоминал с какой доверчивостью большевики относились к студентам; впоследст­вии мне также приходилось убеждаться, что это отнюдь не случайность, а массовое и закономерное явление, у которого имеются свои глубокие корни.

В прошлом звание студента Горного института считалось символом революционности. Еще I876-ой год ознаменовался знаменитым выступлением студента Георгия Плеханова на Казанской площади. Студенты А.Н. Рябинин, А.А. Борисяк и другие участвовали в работе, созданного Лениным, “Союза борьбы за освобождение рабочего класса” и способствовали рас­пространению идей марксизма в студенческой среде. На ру­беже XIX и XX веков студенчество Горного института актив­но участвовало в так называемой “Ветровской демонстрации”, вызванной самосожжением в Трубецком бастионе Петропавловской крепости народной учительницы слушательницы высших женских курсов Марии Федосеевны Ветровой, участвовало в демонстрации и всероссийской забастовке протеста против избиения полицией студентов Петербургского университета, – демонстрации протеста против расправы со студентами Киевс­кого университета, демонстрации в Народном доме и т.д.

Меры правительства – массовые исключения из института, вплоть до увольнения поголовно всех студентов (1899г.), массовые аресты, высылки, даже зверские избиения (1902г.) – не в состоянии были приостановить наростание революционности.

Забастовка 1903 года сопровождалась предъявлением тре­бований об автономии института, неприкосновенности лич­ности, свободе слова, печати, организаций, возвращении в институт исключенных за политические выступления и т.д.

Постоянные забастовки сильно тревожат правительство. Для подавления их рекомендуются крайние меры. Министр земле­делия Ермолов предписывает совету профессоров Горного ин­ститута подавить беспорядки военной силой и исключить за­чинщиков по спискам департамента полиции. Правила Боголе­пова предписывают сдавать непокорных студентов в солдаты.

Когда студенчество, собравшись на набережной Невы у входа в институт, с пением революционных песен торжествен­но сожгло Боголеповские правила – это получило широкий резонанс во всех высших учебных заведениях нашей страны, а исключенный из университета студент Карпович убил Боголепова.

Но упорное стремление  царского правительства внести раскол в студенческую среду – не осталось безрезультатным. Основ­ной сплоченной массе революционно настроенного студенчест­ва, так называемым “свободомыслящим”, противопоставила се­бя небольшая, но активно поддерживаемая властями, груша так называемых “свобододействующих”, провозгласивших примат личных интересов над общественными и отказавшихся подчиняться решениям большинства. Этого оказалось достаточным, чтобы, опираясь на “свобододействующих”, назначенный пра­вительством директор “твердой власти”, ликвидировал те немногие свободы, которыми на протяжении ряда лет пользо­вались студенты-горняки. Возникший весной 1904 года ост­рый конфликт привел к увольнению и высылке многих студентов и фактическому прекращению учебной жизни на полтора года – с января 1905 года по июль 1906 года.

В результате этой, так называемой, “Коноваловской исто­рии” в знак протеста против деспотизма директора и соли­дарности с революционным студенчеством, институт покинула половина профессуры – шесть из тринадцати – Владимир Иванович Бауман (1890), Карл Иванович Богданович (1886), Иван Петрович Долбня (1875), Леонид Иванович Лутугин (1889), Василий Васильевич Никитин (1895), Николай Николаевич Яков­лев (1893). Они возвратились лишь после того, как были восстановлены изгнанные из института студенты.

Интересная деталь. В связи с уходом К.И. Богдановича профессор Евгений Николаевич Барбот де Марни (1896) подал заявление о зачислении его на освободившееся место. Студенческая сходка тотчас же вынесла решение, отдающее Карлу Ивановичу решительное предпочтение как ученому и предла­гающее не замещать вакансии, дабы Богданович в любое вре­мя мог возвратиться в институт. Барбот де Марни не решился противопоставить себя студенчеству и взял свое заявле­ние обратно.

Все описанное  выше и организованный в начале 1905 года под председательством известного общественного деятеля и ученого Петра Францевича Лесгафта третейский суд между вы­шеупомянутыми группами студентов (он продолжался более го­да) – привлекли к себе внимание широких кругов интеллиген­ции и вызвали столь резкие отклики, что последовал спе­циальный циркуляр, запретивший газетам касаться положения дел в Горном институте.

Само собой разумеется, что в свете революционных собы­тий 1905-1907 годов, охвативших всю страну, описанный кон­фликт имел лишь местное значение. Но в самом Горном инсти­туте память о нем долгое время была свежа.

В бурный  1905 год Горный институт представлял собой подлинный очаг революционного движения. Девятого января на Дворцовой площади был убит наш студент Лури.

К последующим 1908-09 годам относится еще одно событие, получившее в то время чрезвычайно широкую огласку; привле­чение студентами Горного института к судебной ответствен­ности члена государственной думы Пуришкевича – крайнего монархиста и черносотенца, выступившего с клеветническими обвинениями студенческих организаций. Как и следовало ожи­дать, коронный суд оправдал высокопоставленного мерзавца, но в процессе разбирательства, вопреки воле суда, выявилась подлинная картина институтской жизни, картина самоотверженной и бескорыстной деятельности студенческих организаций, что и было отмечено студенческой сходкой, подтвердившей полное доверие своим представителям. Одним из них был сту­дент А.К. Болдырев.

Материалы по истории студенческих волнений и Конова­ловскому конфликту изданы студенчеством горного института в виде двух книг. Пуришкевичевский процесс тоже опублико­ван, но черносотенным издательством в соответственно иска­женном виде. Все эти книги имеются в институтской библиотеке.

Повествование старого студента. Пуришкевич в защититель­ной речи, показывая на Болдырева, сказал: “Как жаль, что этот юноша в красной рубахе, но с прекрасными голубыми глазами не в нашем лагере”. Ответная реплика Болдырева: “Иуда, прежде чем предать Христа, тоже целовал его в уста”. В пуришкевичевской книжке этого не найдете.

1910/11 Учебный год был ознаменован студенческими вол­нениями сначала в связи со смертью Льва Николаевича Тол­стого, затем, событиями на Зерентуйской каторге. На вто­рой семестр студенчество объявило забастовку. Среди аресто­ванных в связи с этим, а позднее высланных под гласный надзор полиции, был тогдашний студент и будущий директор на­шего института, член партии с 1910 года, Николай Василье­вич Грачев (1932), работавший в студенческой фондовой комиссии с Глебом Ивановичем Бокием – впоследствие замести­телем председателя Петроградского ЧК М.С. Урицкого и близ­ким соратником Ф.Э. Дзержинского, В.М. Баженовым – впоследст­вие одним из создателем советской угольной промышленности, Иваном Михайловичем Москвиным – профессиональным револю­ционером, крупным партийным работником и другими.

Недавно Т.Я. Родионов поведал мне, что именно Глеб Ива­нович Бокий подписал и вручил прибывшему в Петроград из эмиграции Владимиру Ильичу Ленину – партийный билет.

От Грачева мы знаем о существовании в Горном институте нелегальной типографии, провалившейся летом 1914 года, и об активной подпольной – в том числе пропагандистско-круж­ковой – работе наших студентов при Петроградском Комитете партии в период предшествовавший Русско-Германской войне.

Война сопровождалась избирательной мобилизацией в ар­мию наиболее революционных студентов, попавших в поле зрения департамента полиции. Обусловленное этим качественное изменение институтской студенческой массы повлекло сначала резкий упадок революционности, а затем крен в сторону патриотизма. И если в февральской революции студенчество в целом принимало активное участие, то в Октябре оно в массе своей оказалось инертным.

“Вожди” студенчества того времени были яростными сто­ронниками Временного Правительства. После Октябрьской ре­волюции они, правда безуспешно, пытались вовлечь студен­чество в круг деятельности “комитета спасения родины к революции”. Они принимали громогласные резолюции в защиту разгромленных юнкеров в стиле: “Безумные фанатики и созна­тельные предатели обагрили Россию кровью верных родине сы­нов” и т.д. Но не дано им было повернуть колесо истории. И поистине поразительно мягкое отношение к ним советской власти.

Рассказ Сергея Ефимовича Андреева. Вы, конечно, Семена Петровича помните. Так вот, он тогда в вождях ходил, с Ко­митетом опасения путался и ораторствовал денно и нощно. Забрала чека. Прошло некоторое время – ни слуха, им духа. Мы уж думали: отпусти, господи, душу усопшего раба твоего, но вышло не так. Дирекция направила Александра Федоровича Вайполина и меня к Глебу Бокию – давнишнему политическому противнику Александрова по институту. Пришли на Гороховую два. Часовой, латыш, позвонил по телефону и пропустил. Глеб был нездоров, вышел в халате – он жил тут же. Поговорили о том, о сем, потом коснулись Семена Петрова. Я спросил – воротник то не оденете? “Мальчишка – отозвался Бокий. На­говорил на себя гораздо больше, чем ему инкриминировалось. “На днях выпустим” – и слово сдержал. А Александров быстрень­ко разделался с институтом и подался в Москву – с глаз до­лой. Никто не удивился, когда он стал профессором, но ведь впоследствии он оказался еще и героем социалистического труда…

В последующие годы, наряду с аполитичностью большинства студентов Горного института, резво выявилась прямая реак­ционность значительной группы “стариков”. Эта группа за­хватила в свои руки студенческие организации – Единую ко­миссию (Едком), научные кружки и пр. Она находилась в непримиримой оппозиции решительно всем мероприятиям Советской Власти. В результате, начиная с 20-21 годов развернулась ожесточенная борьба “стариков” с проникших в институт новыми революционными студентами и рабфаковцами. В конечном итоге в той или иной форме в борьбу было вовлечено все студенчество. Бурные студенческие сходки продолжались по два-три дня. В пылу борьбы “старики” стремясь удержать ускользвашую от них, власть, скатились на путь явной демагогии. Для антисоветской агитации использовалось все – вплоть до голода в Поволжьи.

Люди миллионами умирали oт истощения, а институтский воротила, покрывая негодующие крики сознательной части студенчества требовал: “раньше чем говорить о помощи необходимо однозначно выяснить, чем, а главное, кем вызван этот голод и устранить первопричину его”. Но именно эта тенденциозность и неприкрытое  политиканство в конечном итоге пошли на пользу: один за другим студенты стали активизироваться и перекочевывать в революционный лагерь. Шаг за шагом новое сту­денчество отвоевывало общественные организации.

Появление в институте, сначала крайне немногочисленных, коммунистов и комсомольцев, оформление ими партийной и комсомольской организаций, целеустремленная работа послед­них и непрестанный рост их авторитета и влияния, – все это, в сочетании с могущественными уроками самой жизни и всей нашей тогдашней действительности, обеспечило перевод всего нашего института и его студенчества на новые советские рельсы. Процесс становления института и студенчества, особенно последнего, был длительным – он занял несколько лет, – но зато оказался прочным, на всю жизнь.