Первые инженерные шаги. Как было дело

К концу двадцатых годов героическими усилиями советско­го народа объем промышленной продукции поднялся до довоен­ного уровня. Период преимущественного восстановления пред­приятии, унаследованных от прошлого, был успешно завершен. Перейдя рубикон страна встала на путь широкого социалисти­ческого развития в рамках плановых предначертаний, разраба­тываемых под руководством партии и советской власти. При этом металлургия, в соответствии со своей подлинной значи­мостью, заслуженно была признана не только ведущей отраслью производства, но и основой основ развития народного хо­зяйства в целом.

Еще в прошлом столетии в Горном институте зародился, а затем развился в самостоятельную организацию, Геологический комитет – нынешний Всесоюзный геологический институт.

В двадцатых годах в Ленинграде, при ведущем участии ученых и питомцев Горного института, были организованы Механобр, Гипх, Институт металлов, Курнаковские академические инсти­туты, а также многочисленные “гипро” – Гипромез, Гипроцветмет, Гипроалюминий, Гипрозолото, Гипрошахт, Гипроруда. Как видите, к годам первой пятилетки в Ленинграде был налицо авторитетный штаб, способный творчески решать задачи разви­тия отечественной горно-металлургической промышленности, создавать научно-технологическую базу будущих предприятий, и облекать ее в действенную проектную документацию, подле­жащую претворению в жизнь.

Однако в плеяде перечисленных выше научных учреждений оказался один существенный пробел – не хватало исследова­тельского института по цветным металлами Восполнение этого пробела, в особенности в связи с неоправданной ликвидацией металлургии в Горном институте, мы сочли своим инженерным долгом. То же обстоятельство, что в это время в Москве оконтуривался Гинцветмет – не меняло существа дела: было очевид­но, что один Гинцветмет не в состоянии разрешить не только грядущие, но и очередные проблемы цветной металлургии, охва­тывающие необъятный комплекс вопросов производства тяжелых, легких, редких и благородных металлов.

Размышляя над этим, я пришел к мысли о целесообразности реорганизации металлургической лаборатории Горного институ­та в соответствующий институт, функционирующий в качестве филиала Гинцветмета. Туда я и направил свои стопы.

Директор Гинцветмета – тогда молодой инженер, а ныне известный и высокоплодовитый ученый, член корреспондент Академии наук СССР – Давид Михайлович Чижиков, был в загранич­ной командировке. Приняли меня заместители директора: из­вестный электрохимик и милейший человек, профессор Николай Алексеевич Изгарышев и Лукашин – человек значительный и ин­тересный, широкого размаха, с перспективой. Внимательно вы­слушав мой обстоятельный доклад, они поддержали наше представление, а Главцветмет закрепил договоренность соответ­ствующим распоряжением. Николаю Пудовичу была выдана нота­риальная директорская договоренность, а мне приказали быть заместителем директора и вручили прерогативу власти – гер­бовую печать будущего Ленгинцветмета.

С чего начать? Горный институт без колебаний дал нам первоначальное пристанище, но, разумеется, не мог предоста­вить достаточной постоянной площади. Поэтому с первых же дней я начал интенсивные поиски постоянного обиталища. Не будет преувеличением сказать, что за какой-нибудь месяц я ознакомился с сотней многообразных вариантов, но все они оказались несостоятельными. В числе прочих мне пришлось от­вергнуть заманчивое предложение использовать импозантный верхний этаж с огромными полукруглыми окнами в каком-то дворцовом здании смежном с Эрмитажем – было очевидно, что при первом же загрязнении атмосферы пахучими и едучими ме­таллургическими газами нас отсюда выгонят с треском. Мне усиленно сватали под институт Суворовский музей. Нелепость этого была очевидна; представляете – Ленгинцветмет в здании имитирующем крепость с огромными мозаичными картинами на стенах. Да и задерживающие центры не позволяли использовать конъюнктуру опалы великого полководца.

Давно уже заприметил я стоящее в глубине небольшое двух­этажное здание без окон на 20-ой линии, наискосок от Горно­го института. Рекогносцировка показала, что это склад вышед­ших из строительной моды старинных кафельных печей – преи­мущественно каминов. Откомхоз не возражал против передачи нам этого здания, но неожиданным противником оказался предсе­датель райсовета Ингельман, полагавший, что на Васильевском острове слишком много научных учреждений.

Поскольку, в результате демарша Ингельмана, дело оказа­лось конфликтным – оно поступило в Ленсовет, слушалось на “завах” и было решено в нашу пользу. Но Ингельман обжаловал это решение и дело вторично слуша­лось в Ленсовете – на сей раз “на замах”; решение вновь ока­залось в пользу Ленгинцветмета.

Тогда Ингельман пустился на хитрость, которую, однако, я разгадал с самого начала. Мне Ингельман сообщил, что согла­шается с решением “замов”, а сам направил третий протест. Так небольшое дело разрослось в крупный спор, поскольку су­щество его оказалось заслоненным амбицией. Это понимали все и в том числе секретарь. Ленсовета Таиров, известивший меня об очередном пересмотре.

Теперь конфликт рассматривался уже на высшем уровне под председательством главы Ленсовета Кадацкого, а за столом сидели все члены президиума и в том числе Валышев – руководи­тель Откомхоза, по своей прежней работе директора завода Красный Выборжец,хорошо знающий насущные нужды цветной ме­таллопромышленности. Выступление Ингельмана Кадацкий встретил внешне сочув­ственно. Настала моя очередь. Терять мне было нечего и, не довольствуясь положением просителя, я перевел в наступление?

Разложив перед президиумом крупномасштабную карту участка между 19-ой и 22-ой линиями, Невой и Большим проспектом, я продемонстрировал, что зажатый между Горным институтом и Механобром заводик Транстрой – бывшая вотчина вашего инсти­тута – не имеет территориальных возможностей для развития, а пустующие по 20-ои линии участки 3 и 5 не решают этой проблемы. В то же время Горный институт и Механобр жизненно нуждаются в расширении своей территории за счет Транстроя.

При таком положении Транстрой необходимо перевести на дру­гую площадку, обеспечивающую возможность надлежащего расши­рения производства, а территорию его разделить между сосе­дями. Поскольку же на упоминавшиеся выше участки 3 и 5 по другую сторону улицы эти организации не претендуют, а на участке № 7 расположен приглянувшийся нам склад – все три участка целесообразно закрепить за новым институтом с тем, чтобы после реконструкции склада по всему свободному фронту улицы построить пятиэтажный корпус главного здания Ленгинцветмета.

Президиум слушал меня внимательно и не перебивал, хотя я говорил минут двадцать. Затеи Ингельман подтвердил незыб­лемость своих позиций, а Валышев, кивнув в мою сторону ска­зал только одну фразу: “постановка вопроса совершенно пра­вильная и Откомхоз ее поддерживает”.
Председатель посмотрел на членов президиума, тихо произ­нес какое-то слово и все кивнули головами.

“Мы выслушали – начал Кадацкий – выступление товарища Ингельмана и, конечно, должны в полной мере считаться с мне­нием Райсовета”. Ингельнан приподнялся со стула и расплылся в улыбке. “Но – с ноткой сожаления в голосе продолжал Ка­дацкий – позиция института настолько неопровержима, что мы вынуждены – на этом слове он сделал ударение – вынуждены согласиться с нею – и, после небольшой паузы, добавил – по всем пунктам. Возражающих нет? Нет. Принято единогласно”.

Что же самое примечательное во всем описанном выше.  С мо­мента первого обращения в Откомхоз о передаче склада до ре­шения Кадацкого прошло только 15 дней. Так тогда делались дела.

Более того, проект реконструкции и надстройки здании ока­зался выполненным моим добрым знакомым по Горному институту, главным архитектором Исаакиевского собора и автором замеча­тельной монографии о Монферене Николаем Петровичем Никити­ным самолично за три дня и утвержден соответствующими инстанциями в последующие два дня. Кстати, осуществлявшийся несколько позднее проект силовой и световой сетей здания разработан профессором А.А. Лацинеким за два дня.

Вы, нынешние, нутка!

Впрочем об одной нелепой вещи я все-же вынужден упомянуть. При разделе Транстроя Ленсовет выделил Горному институту территорию так называемого пятого двора с его строениями и прилегающий к ней длиннейший поперечный корпус, про­стирающийся от 21-ой до 22-ой линии. В горном институте и Механобре работал тогда архитектор Удаденков А.П. от лица Механобра он написал письмо нашему институту с пр бой уступить этот корпус, а от Горного подготовил ответ с согласием. Заместитель директора ЛГИ но хозяйственной части, которому Удаденков подсунул этот ответ, подмахнул – его не читая и Горный институт потерях целое здание, а главное большую площадь, столь необходимую ему для за­стройки.

Зам. этот, из бывших мининделъцев, мыслил проблемами, континентов, но не опускался до требований жизни. Другой наш зам, из слесарей – бракоделов, основой своего бытия считал проблему ключей и замков, но не поднимался до дру­гих требований жизни. Внезапно появился и столь же вне­запно исчез уголовно-проштрафившийся абориген Львова.

Осел было в замовском кабинете бывший директор вольфрамового комбината, но специфика вузовской жизни пришлась ему не по вкусу. Был персонаж, правда не у нас, а во ВСЕГЕИ, рассматривавший все хозяйственные дела с позиций уголов­ного права – он был из проштрафившихся прокуроров. У его коллеги из ВАМИ, в прошлом заместителя управляющего трес­та “похоронное дело”, резко превалировал интерес к цар­ству теней; впрочем многие вспоминают его добрым словак за бескорыстную помощь в разрешении всех возникавших кладбищенских проблем.

Почему то считается, что хозяйственные части – умест­ный приют для всех номенклатурных и неноменклатурных не­удачников. И благо, если они еще не оказывались прожжен­ными демагогами и словоблудами, а я мог бы не пускаясь в дальнее плавание назвать такого. Но вместе с тем я могу назвать и тех, кто оставил по себе добрую память — правда, за сорок лет работы в ЛГИ только троих: Владимира Николае­вича Васильева, Михаила Степановича Зиневича и Николая Васильевича Родионова.

Все описанное выше было сделано мною в одиночку, но дальше так продолжаться не могло. Имея здание и проект его приспособления для наших нужд, я пригласил на работу в Ленгинцветмет хорошо вам известного по моему прежнему пове­ствованию Бронислава Иосифовича Орлова, самоотверженно во­зглавившего отдел со всеобъемлющим наименованием “снабхоз- стройчасть.” Вторым помощником оказался мой однокашник по средней школе, студент химфака университета, участник граж­данской войны, а затем уполномоченный ЛСП0 по Рыбинской гу­бернии, Абрам Самуилович Кривич – человек обостренной поря­дочности с высокоразвитым чувством долга. И в выборе своем я не ошибся.

Орлов за какую-нибудь неделю нашел кооперативную строи­тельную организацию, согласившуюся выполнить наши работы в весьма короткий срок, но при условии бесперебойного обеспе­чения материалами и ежемесячной передачи ей наличных денег на оплату рабочих. При любой задержке по нашей вине срок выполнения работ соответственно отдалялся. В таком плане и был заключен договор.

Вот тут-то Орлов и показал себя во всем блеске: оба ос­новных условия договора выполнялись им настолько скрупулез­но, что строители ни разу не смогли зафиксировать задержку по нашей вине.

Теперь это может показаться невероятным, но в начале тридцатых годов были огромные перебои с выдачей зарплаты. Управляющий Ленинградской конторой Госбанка Николай Авдеевич Супонев – в прошлом заместитель А.Е.Бадаева, знавший нас еще по Петрокоммуне, а Орлова даже по Пецеркопу – дал указание о регулярной выдаче денег по чекам Ленгинцветмета. Такую льготу имела лишь крайне небольшое количество предприятий города.

Не лишнее напомнить, что Горный институт передал Ленгинцветмету несколько десятков тысяч рублей, накопленных ме­таллургической лабораторией при хоздоговорном выполнении ис­следований, и именно на эти деньги осуществлялось наше строи­тельство.

Итак, вопрос с финансированием, по крайней мере на первое время, был решен относительно легко. Сложнее обстояло дело с материалами, которые приходилось изыскивать по многим ка­налам – основные через Ленплан и Главцветмет, но большин­ство – где придется. И с этим Орлов также справился блиста­тельно.

Значительную помощь в обеспечении кирпичам и другими ма­териалами оказали нам заводы Василеостровского района – особенно Балтийский и Севкабель. Распространяться об этом нет нужды, но об одном забавном эпизоде все таки позволь­те рассказать.

Понадобилось несколько вагонов бревен. По наведенный справкам одним из тогдашних магнатов по лесу оказался трос хлебопечения, где директорствовал М.Н.Матвеев, в прошлом тоже соратник Бадаева и затем председатель кооператива Василеостровец. Именно на этом посту Мирон Никифорович в свое время объявил Орлову — своей правой руке – благодарность «от лица сорока тысяч пайщиков.» Встретил он нас весьма радушно и с готов­ностью написал на нашем письме соответствующую резолюцию. Но исполнитель, к которому нам следовало обратиться, в от­пуске бревен категорически отказал. Впрочем, уступая ваше­му напору, – исполнитель тоже оказался из бывших сослужив­цев – он открыл нам “государеву тайну.” Когда у Матвеева подпись с хвостом загнутым вниз, это значит: я отказать не могу, а ты не давай.” Нужно сказать, что я смутился, но взбешенный Орлов тотчас же вернулся к Матвееву, положил перед ним наше письмо и указывая перстом на начальственную подпись ледяным тоном сказал: Мирон Никифорович разогни хвост. Матвеев покраснел как вареный рак и распи­сался повторно. На сей раз хвост оказался надлежащим и Кривич мог приступить в вывозке бревен» А ведь нужны бы­ли не только кирпич и бревна, а материалы сотни наимено­ваний и проблему получения большинства из них приходилось решать индивидуальными путями.

Заключая договор, строители были совершенно уверены в неизбежных нарушениях его с нашей стороны и именно поэтому не спорили о сроке. Как сокрушенно говорил мне впоследствии их главный инженер – с такой оперативностью они встретились впервые. Но наша неуязвимость заставила строителей работать в необычных для них темпах – договор предусматривал крупную неустойку с их стороны. И через восемь месяцев наше здание с полезной площадью около полутора тысяч квадратных метров было совершенно готово. Это было крупнейшей победой нашего триумвирата и в первую очередь, конечно, Бронислава Иоси­фовича. Николай Пудович был четвертым, но он занимался пер­спективой и не спускался с Олимпа на грешную землю.

Помню, как, соответственно подготовившись, мы в течение двух суток пробили оконные проемы, заделали коробки, наве­сили и остеклили рамы. Здание ожило и не было ни одного або­ригена 20-й – 21-ой линий, который, проходя мимо, не задер­жался бы пораженный трансформацией былого склада.

Еще во время строительства вам удалось выполнить все электротехнические работы. Но заказать или изготовить лабо­раторную мебель было невозможно. Тогда я купил сотни две стандартных двухтумбовых канцелярских столов, несколько уве­личил высоту тумб и, покрыв их крышками, изготовленными по месту, – превратил в столы лабораторные. Остальную лабора­торную мебель – ее оставалось относительно немного – изго­товили собственными силами. Так была просто и успешно реше­на еще одна проблема.

Слушая мою похвальбу вы вправе насторожиться: неужели не было просчетов? Спешу внести ясность – были. Так, например, совершенно неожиданно оказалось, что к нашему палаццо не подведена городская канализационная сеть. Но, получив раз­решение, в течение суток сделали временную деревянную. Столь же успешно были преодолены и некоторые другие трудности. Впрочем об одном эпизоде – массовом психозе – я вое же рас­скажу.

В наследство от Горного института Ленгивцветмету доста­лись не только деньги, но и все исследовательское оборудо­вание металлургической лаборатории. Это был поистине неоце­нимый вклад, колоссально облегчивший создание Ленгинцветме­та. Мы перенесли это оборудование в новое здание, установили на заранее запланированные места, смонтировали и, соответ­ственно, сразу же получили возможность приступить к работе. Вот тут-то и произошло событие, которое я назвал психозом.

Кто-то из обитателей второго этажа спрыгнул с табурета на пол. В шкафу зазвенела посуда. Кто-то воскликнул: “Сей­час провалимся вниз!” И все – от уборщиц до самого высоко­го институтского начальства – начали прыгать. Никакие дово­ды не помогают. Прыгают день, прыгают два. Весть о разва­ливающемся здании выходит за стены института и ею начинают интересоваться в самых разнообразных инстанциях.

Пришлось нашему архитектору Н.П.Никитину срочно созвать комиссию авторитетнейших специалистов, которая, вскрыв полы и произведя необходимые расчеты, дала письменное заключе­ние об абсолютной надежности перекрытий. Иначе и быть не могло – ведь эти перекрытия выдерживали груз печной керами­ки в сотни раз превышавший нагрузку исследовательского ин­ститута. Вы скажете, что это нагрузка статическая. Но ожи­дать от сотрудников института единодушия роты солдат, об­рушивших Египетский мост, было совершенно невероятно.

Акт комиссии вывесили на видном месте для общего обозре­ния. Психоз прекратился. Прыгать перестали. А здание вы­стояло блокаду, стоит невредимым до сей поры и простоит еще сотню лет, если раньше не сломают.

Когда строительная страда близилась к завершению, в Ле­нинград приехал Д.М.Чижиков. Воспользовавшись этим, Николай Пудович, тяготившийся своим положением, попросил назначить другого директора, а его числить консультантом. Обратились за советом к секретарю Василеостровского райкома партии Петру Ивановичу Смородину замечательному руководителю и че­ловеку, известному, помимо всего прочего, своим активней­шим участием в организации комсомола – у него был комсо­мольский билет номер первый. Смородин рекомендовал на место директора Леопольда Аркадиевича Ольберта – члена партии с февраля 1918 года, красногвардейца и украинского партизана в тылу Деникина, участника восстановления севастопольского военного флота, ответственного работника северо-западного бюро ЦК ВКП(б), в последнее время заместителя заведующего организационным отделом Василеостровского райкома.

До этого я видел Ольберта только один раз. Теперь, когда судьба близко свела вас, я получил возможность по-настояще­му разглядеть его?

Среднего роста, плотный, в очках, с зачесанной назад ше­велюрой, подвижный, порывистый, с живым выразительным лицом и мгновенной реакцией – он сразу же понравился мне. Другие его качества – природный ум, неизменную благожелательность, инициативность, энергию – я оценил несколько позднее. Осо­бенно импонировало то, что он не боялся трудностей и ответ­ственности – основные качества, которыми, по моему глубоко­му убеждению, должен обладать каждый стоящий директор. Юрист по образованию, Ольберт не мог, конечно, вдавать­ся в тонкости техники и технологии, но, каким-то верхний чутьем, быстро и безошибочно ориентировался в политической и промышленной значимости каждой проблемы, и исходил из это­го в своих решениях.

И, хотя Олъберт впервые оказался во главе научного уч­реждения, но вскоре был назначен уполномоченным НИС’а Наркомтяжлрома по Ленинграду, что сразу же сделало нам мо­лодой институт Меккой для остальных и обусловило его при­вилегированное положение.

После Ленгинцветмета Ольберт некоторое время директор­ствовал в Государственном оптическом институте, где заме­стителем его был будущий президент Академии наук СССР ака­демик Сергей Иванович Вавилов. Затем, в качестве заместите­ля академика Петра Леонидовича Капицы, отстроил в Москве Ин­ститут физических проблем, а к 1937-му году возглавлял уп­равление строительства всей Академии.

Встретились мы после многолетнего перерыва лишь в 1956 году. Пройдя через годы тяжких испытаний, Леопольд Аркадие­вич, невзирая на телесные недуги, в полной мере сохранил молодость души, жизнерадостность, бурнопламенность, наконец, неукротимую потребность в активной общественной деятельнос­ти, которой он – персональный пенсионер, как ныне принято почему-то подчеркивать, союзного значения – самозабвенно от­дает все время, все силы и мысли.

Вернемся, однако, к Ленгинцветмету.

Назначенный директором Ольберт с первых же дней прочно врос в нашу жизнь. Но, когда на площадке появился корреспон­дент Ленинградской правды, видимо несколько перестарался в естественном желании показать будущий институт в наиболее привлекательном виде. В результате, описывая нами трудовые будни, корреспондент обмолвился крылатой фразой: “энтузиаст товарищ Ольберт бегает по шатким лестницам.” Дней через де­сять лестницы были уже нешаткими, а над характеристикой на­шего шефа мы посмеивались по крайней мере в течении года.

В период строительства мы обходились малыми силами: по­мимо названных выше лиц, в металлургических лабораториях Горного и Политехнического институтов трудилось несколько человек наших научных сотрудников. Появление Ольберта совпа­ло с возможностью разворота работ на своей территории и свя­занной с этим необходимостью комплектования соответствующе­го штата. Заместителем директора по научной работе был на­значен профессор Александр Назарович Кузнецов о котором я иного рассказывал ранее, два помощника его ведали соответ­ствующими разделами тематики. В качестве руководителей и ответственных исполнителей исследований удалось в короткий срок привлечь специалистов всех нужных профилей – металлургов, химиков, литейщиков, металловедов и других.

В числе сотрудников нового института оказались: К.Ф.Белоглазов, Г.Г.Уразов, М.П.Славянский, П.П.Порфиров (1926) В.А.Мазелъ, Н.Г.Наумчик, Б.Ф.Гращенко, В.О.Гагенторн, И.Е.Горшков, а также более молодые, но много­обещающие инженеры – Н.Е.Бацанов (1930), м.м.Зориков (1950), К.П.Лебедев, Я.Н.Сергеев (1930), В.С.Соколов (1930), Б.В.Строкан (1930), Н.А.Филин, И.Д.Царегородцев (1930), Я.А.Центер и многие другие.

Большие трудности встретились с укомплектованием штата средним персоналом. Правда, именно в те времена в поле на­шего зрения появилось порядочно лиц, быстро сформировавших­ся в самостоятельных и полноценных научных работников – и в их числе София Михайловна Болотина с которой мы прорабо­тали вместе свыше четверти века. Запомнился обитатель чер­даков беспризорник А.А.Платонов у которого оказались недю­жинные способности к аналитике. Но не могу сказать этого о трамвайной кондукторше, неисповедимыми судьбами получившей в свое ведение электрохимический анализ; дело у нее не шло и, пользуясь трамвайной терминологией, она жаловалась всем, что электроды “контачат”. А ее коллега по лаборатории П.О. Штрайхер – фармацевт ужасно делового вида, в великой на­глости своей вписывал в журнал результаты анализов не вы­полняя их. Волею судеб, именно мои работы пострадали от это­го и мои сотрудники по моему заданию проследили и разобла­чили прохвоста. Тем забавнее оказались дошедшие до меня пятнадцать-двадцать лет спустя вести, что Штрайхер выдает меня за своего ученика: “Грейвер – он так, ничего. Он ведь мой ученик!” Впрочем каждый промышляет свой хлеб “как могит.”

По мудрому предложению Владимира Степановича Соколова (1930), Ленгинцветмет законтрактовал “на корню” два выпу­скных класса средней школы – в те времена дорога в вуз без производственного стажа была закрыта. Эта зеленая молодежь осваивала специальность на рабочем месте. Я, впервые на моем веку, прочитал им лекции по основам металлургии. Не решусь сказать о всех, но попавшие в мое ведение Г.В.Иллювиева, Л.С.Пен, Е.Л.Гринзайд, А.М.Соснова – оказались не только толковыми, исполнительными, но и подающими большие надежды.

Любопытная встреча. После войны – Горный институт нахо­дился тогда в ведении Мивистерства угольной промышлен­ности – понадобилось как-то получить подпись заместителя министра на срочном документе. Представитель института, кстати сказать, пройдоха хозяйственник, три дня просидел в приемной заместителя министра М.М.Ерохина, который оказался занятым где-то на стороне. Но замов у министра человек десять и нам было совершенно безразлично чья подпись будет украшать нашу бумажку. Я забрал письмо и вошел в соседнюю комнату – приемную зам.министра Горшко­ва. Каково же было мое удивление, когда секретарша встре­тила меня возгласом: “здравствуйте, Наум Соломонович!”

Я с изумлением уставился на нее и не вполне уверенно спро­сил: “Аня Соснова?” “Была Аня, а теперь Анна Михайловна.” Через минуту документ был подписан и я вручил его онемев­шему хозяйственнику. Как я ухе упоминал, подбор основного штата лаборатории прошел относительно быстро, но в значительно опережающее темпах шло комплектование административного аппарата. На глазах у изумленной публики, как грибы росли отделы и сек­торы и, чтобы разместить их, пришлось на смежном дворе сроч­но собрать большой стандартный дом барачного типа.

Впрочем подлинно полезным делом с первых дней их суще­ствования занимались, пожалуй, только финансово-бухгалтер­ский отдел, которым командовал прекрасный специалист и чут­кий отзывчивый товарищ Михаил Павлович Худолей, и отдел снабжения, возглавляемый Б.И.Орловым.

Характеризовать Орлова как работника, после всего ска­занного ранее, нет нужды. Замечу только, что и в Ленгии- цветмете вера в возможности его была поистине безгранич­ной. Олъберту доложили, что у институтского мотоцикла ук­рали коробку скоростей. Не задумываясь Леопольд Аркадиевич приказал: ’’Отдайте мотоцикл Орлову – у него он и без коробки скоростей поедет.” И в этом не было и тени иронии.

Быстро определил свое место в институтской жизни плано­вый отдел, сотрудницы которого Л.Э.Гороховская, Г.Г.Флаун, Л.Жук, милые и умные люди, выполняли свой долг перед роди­ной, не обременяя сотрудников лаборатории без действитель­ной надобности и не мешая работать; до сей поры нас связы­вают узы искренней дружбы и взаимного уважения.

Иная обстановка сложилась в секторе экономики. Сектор этот, ставший в наши дни непременной и к тому же ведущей частью любого научного учреждения, в то время не имел сколь­ко-нибудь определенных функций. В поисках цели жизни на­чальник экономсектора Смирнов вкупе с приданным ему стати­стиком приняли мудрое решение заняться … учетом месторож­дений полезных ископаемых. Мы говорили им, что этим зани­маются мощные специализированные организации, но инициаторы нелепой затеи были непреклонны. Как это у Некрасова? “Мужик что бык, втемяшится в башку какая блажь – колон ее не вы­едешь” …

Заказав в типографии регистрационные карточки и раздобыв элементарный учебник по угольным (!) месторождениям, они дружно заскрипели перьями, но на первом же этапе встретились с загадкой, требовавшей творческого разрешения. В анализах углей, наряду с содержанием основных составляющих, попалось таинственное “лет.в.10%.” В результате “летучие вещества” получили в картотеке Смирнова оригинальную интерпретацию: “летом весит на 10% больше.”

Главнокомандующий трудом и зарплатой некто Девин – вооб­ще говоря человек деятельный и в общем неглупый – попав в научный институт воспылал желанием подвести под работу своего сектора научную бзу. Да решение этой задачи он органи­зовал хронометраж деятельности руководящих инженеров. Целую неделю за мной, как тень, слонялась с тетрадью и карандашом какая-то любознательная личность – глотала слава, когда я завтракал, и ожидала у неприсутственных мест. Меня ознако­мили с результатами “обследований. Среди записей были, например, такие: “сидит за письменным столов и думает о технических вопросах. Подобной глубине проникновения в рабо­ту головного мозга позавидовал бы, пожалуй, сам Иван Петрович Павлов.

Начальник хозяйственной части Лукстерауп, вероятно даже не запомнился бы, если его добросовестность излишне часто не перерастала в глупость. Так, например, занявшись инвентаризацией в точно руководствуясь инструкцией, терзал вас требованием прибить железные номерные пластинки к агатовым ступкам, а затем прислал слесаря с приказом выбить двухсантиметровые цифры на платиновых чашках. Лет десять тому назад я прочитал юмористический рассказ о возникшей в цирке потребности прикрепить инвентарные номера к хвостам львов – в сразу же вспомнил Лукстераупа.

С начальником общего отдела мы почти не встречались: трогательная забота о своем мотоцикле не позволяла ему тратить время ва пустяки. Но если общий отдел вообще не уделял нам внжяаяве нимание то комитет Бородавко “гроза девятого двора” уде­лял нам его в нетерпимо болльшом избытке. Редкая неделя проходила без каких-нибудь Бородавкиных художеств, но – дура­ку и море по колено – все благополучно сходноло с рук. Даже избирательный обыск профессоров Н.Н.Асеева и А.Н.Кузнецова по подозрение в краже керосиновых горелок (бартелей) – остались безнаказанным. А ведь директору пришлось извиняться перед “пострадавшими” на их квартирах и только это предотвра­тило крупный скандал. Впрочем ныне выгнать идиотп и без­дельника не легче, чем в те времена. А зря!

Если бы эти персонажи были характерны только для Ленгинцветмета – о них может бить не стоило бы вспоминать, но к сожаление дублеров их я в той или иной концентрации неиз­менно встречал и в других местах.

Когда я усомнился нужны ли нам все эти деятели – Ольберт  вскипел: “Ты ничего не понимаем”! Я беру лучших людей производства! Заводы воют!” Нe прошло и месяца как я дал реванш: “Помнишь, Леопольд Аркадиевич, ты говорил, что заводы воют? Ты был прав – они действительно выли… от ра­дости.”

Так или иначе, к весне 1931 года штат был настолько уком­плектовав, что на первомайской демонстрации Ленгинцветмет, предводительствуемый свою треугольником, выступал самостоя­тельной колонной со знаменем в это наполняло гордостью наши сердца. А впереди шла колонна Горного института питомцы ко­торого во славу своей alta mater породили еще одно детище. Каким-то оно выростет, по каким путям пойдет…

Организация Ленгинцветмета вчерне была завершена. Надле­жало приступить к настоящей работе.

Не желая разбазаривать своя силы, я попросил назначить меня начальником лаборатории гидрометаллургии и физической химии; просьба моя была удовлетворена. Но, как увидите, во­лею судеб я опять попал на самый трудный участок работы но­вого института. Об этом чуть позднее.

Каждый месяц я позволял себе роскошь, не торопясь и без какой либо определенной цели, пройтись по всем лабораториям. Это занимало час, а то и полтора, но доставляло мне большое удовольствие. Приветствовал Ивана Димитриевича Царегородце­ва, трудившегося сначала над возгонкой магния, а затем над термическими методами его производства; интересовался ра­ботами глиноземщиков из бригады Николая Григорьевича Наумчика, изучавшей кислотные методы, и диффузорными выщелачи­ваниями Владимира Абрамовича Мазеля; проплывал через хими­ческую лабораторию, беседуя с приветливо встретившими маня аналитиками и их главой Львом Николаевичем Сонни; не застре­вал особенно у коррозионистов, но зато непременно задержи­вался в небольшом двухэтажном флигельке сплавистов Владими­ра Оскаровича Гагенторна и литейщиков Ивана Ефимовича Гошкова: здесь, за острым словом и веселой шуткой мы советовались по вопросам представляющим общий интерес.

Интересна история этого флигелька. В доме № 9 по 20-ой линии некогда был сумасшедший дом. После революции обитате­лей дома куда-то перевели, а затем студенты Горного инсти­тута самочинно заняли его под так называемое “дикое”, т.е. нигде не зарегистрированное, общежитие. Однако, в обиходе дом сохранил свое былое наименование и к этому так привыкли, что оно никак не резало слух.

Позади дома был флигелек. По одной версии здесь стирали больничное белье, по другой, помимо этого, воспитывали су­масшедших физическими методами воздействия. Так или иначе, но при флигельке была большая заводская труба. Воспользовав­шись этим профессор Н.И.Подкопаев сложил здесь пробирный горн и, когда было нужно, работал по несколько суток почти без сна – это экономило время на разведение горна.

В 1928 году – к этому времени дом уже использовался под обычное жилье – флигелек перешел в ведение металлургической лаборатории и именно здесь была сложена упоминавшаяся ранее отражательная печь с выдвижной подиной, схему которой по моей просьбе начертил Б.П.Селиванов.

При ликвидации металлургической специальности флигелек оказался ненужным и был передан Левгинцветмету, очень хорошо использовавшему его в те времена. С первых же месяцев работы частым посетителем Ленгинцвет­мета стал военпред. Вскоре пришлось даже построить для этих работ небольшой флигелек, где ревностно трудился Борис Фе­дорович Гращенко с его соратниками.

В связи с этим вспоминаю забавную историю. У Гращенко не было хорошего металлографического микроскопа. По ходатай­ству Ольберта заместитель председателя ВСНХ Александр Пав­лович Серебровский дал распоряжение Московской горной академии передать Ленгинцветмету один из имевшихся тан боль­ших горизонтальных микроскопов Рейхерта новейшей конструк­ции. Академия отказалась. Тогда взбешенный Серебровский на­правил в Академию состоявших при нем военных исполнителей, которые, при значительном скоплении недоумевающих, а частью даже прямо противодействующих студентов, почти силой отобра­ли микроскоп, затем на автомобиле Серебровского доставили его на вокзал и буквально впихнули эту махину в купе мягко­го вагона, а Ольберт и Граденко с торжеством доставили свой трофей на двадцатую линию. Впрочем вскоре Ольберт добился передачи Ленгинцветмету еще одного горизонтального микро­скопа с международной выставки.

Серьезные работы велись Ленгинцветметом в альянсе с Крас­ным Выборжцем по новой тогда проблеме производства биметал­ла. К сожалению участники работы вскоре настолько передра­лись из-за приоритета, что не могли спокойно говорить друг с другом. Пришлось создать специальную паритетную комиссию из шести представителей ИТР обоих организаций с привлече­нием представителя ЦК профсоюза и потратить шесть дней на разбор этого неприятного дела.

Помню как напористо, я бы сказал агрессивно, но предвзя­то, выступал Борис Иванович Орловский – тогда молодой ин­женер, впоследствии же директор Красного Выборжца и заме­ститель наркома цветной металлургии СССР – приписывавший абсолютно все достижения этих работ только заводу т.е. во существу себе, как основному представителю завода на этом участке. Инженеры Ленгинцветмета держались неизмеримо скром­нее, но объективнее и, я бы сказал, даже с достоинством. До­садным исключением оказался нынешний доцент кафедры анали­тической химии ЛГИ Николай Николаевич Иванов-Скобликов, вы­кинувший совершенно неожиданный фортель.

Пунктуальнейший из смертных, Николай Николаевич деталь­нейшим образом фиксировал в дневниках каждый свой шаг и на заседание комиссии принес целый портфель тетрадей. Но из осторожности, чтобы не сделать неверное па, – черт его знает куда отклонится стрелка весов Фемиды – прикинулся этаким беспамятным чудачкой. За два часа не ответил ни на один, да­же простейший, вопрос комиссии, а лишь листал свои тетради от начала к концу и от конца к началу, приговаривая “сию минуточку, сию минуточку.” Так мы от него ничего и не выуди­ли. Цели своей он конечно добился, но какова ценой … Ко­миссия – в тот день очередным председателем был я – могла, конечно, просмотреть его тетради, но сочла это недостойными и правильно сделала.

В конечном итоге комиссия подтвердила, что обе стороны вносят в важное дело свою лепту, как говорят отдала всем сестрам по серьгам и примирила враждующие стороны. Внешне это удалось, но надолго ли – не знаю. Интересная деталь, связанная с использованием биметал­ла. Изготовили опытную партию консервов в банках из же­леза, покрытого тонким слоем алюминия. Консервы передали в Ленгинцветмет – Ниисалюминий для длительного хранения и здесь их красиво разложили на полочках в лаборатории коррозии. Прошло три месяца: одну банку отдали на исследова­ние в пищевую лабораторию, вторую открыли и торжественно дегустировали. Свели с удовольствием и я тоже был в чис­ле подопытных кроликов. Спустя три месяца повторили ту же операцию. Так продолжалось и в дальнейшем. Но однажды го­да через полтора – два, все банки внезапно исчезли, впрочем имеются косвенные, но достаточно убедительные, доказатель­ства, что консервы были доброкачественными: хищение не – сопровождалось отравлениями. Вот, когда несмотря на замки, череп и кости украли, заманчиво пахнущий сивухой, изоамиловый спирт – последствия были действительно катастрофич­ными.

Из сотрудников секции гидрометаллургии я физической химии назову прежде всего любезного моему сердцу Бориса Вла­димировича Строкана (1930), занимавшегося электролитическим выделением алюминия из органических электролитов. Работа не дала, разумеется, результатов практического характера. Но однажды вечером Строкан показал мне на катоде кристаллик металлического алюминия. Растворившись к следующему утру, кристаллик не пожелал воспроизводиться и вскоре изыскания в этом направлении были прекращены.

Профессор А.Н.Кузнецов занимался в нашей лаборатории эк­спериментами по получению глинозема его методом. В подруч­ные Александру Назаровичу была придана Галя Иллювиева. Смы­шленная девушка, несмотря на свое полнейшее невежество в технике, так успешно выполняла предначертания шефа, что за­служила его благоволение.

В те времена наша Галочка завоевывала не только деловое признание, но и покоряла сердца. В частности инженер Г. объяснился ей в чувствах примерно в следующем плане: “Вы мне нравитесь. Я собрал необходимые сведения о вас и ва­шей семье и они меня устраивают. Выходите за меня замуж.” Г. был убежден в своей неотразимости, но к общему удовольствию получил афронт.

Я не искал спокойного жития, но, как видите иг вышеска­занного, тематика нашей лаборатории, втечение первый меся­цев ее существования, принадлежала именно к этой категории. Однако, скоро положение коренным образом изменилось.
Профессор, впоследствии академик, Георгий Григорьевич Уразов и нынешний доктор технических наук профессор Николай Андреевич Филин проверяли предложенный ими метод извлече­ния никеля из окисленных руд путем обработки сернистым га­зом и последующего водного выщелачивания. Работа проводи­лась летом в помещении бывшей конюшни; как видите у нас каж­дый клочек площади был поставлен на службу народу.

Огромная бочка метрового диаметра, поставленная “на попа” выходила верхней частью на чердак. В верхнем днище ее был люк, позволявший осуществлять необходимые манипуляции. Вну­три находились поперечно (взаимно перпендикулярно) располо­женные полки на которых покоилась руда. Главным эксперимен­татором оказался бывший дворник Василий, усердно действо­вавший под наблюдением Николая Андреевича. Василий сжигал внутри бочки порцию серы, герметически закрывал бочку на несколько часов и, наконец, орошал руду сверху водой или оборотами из лейки, собирая внизу полученный раствор.

Аналогичные опыты ставились в “бочке на боку” вращавшей­ся на рельгангах. Но, в тех условиях, даже стократная обра­ботка не обеспечила достаточного извлечения и работа была прекращена. А почему в “бочке на попа” железо в раствор не переходило, а в “бочке на боку” – растворялось, ей-богу до сей поры ума не приложу.

Сам я, совместно с сотрудницей Еленой Владиславовной Ло­бановой – милейшим и старательнейшим человеком, занимался в то время изысканием метода гидрометаллургической перера­ботки сульфидных медных концентратов.