Жизнь. Скудное бытие и улыбка славы.

Возвратившись на Балхаш я был поражен резко изменивши­мися условиями жизни. Сюда эвакуировали часть Кольчугинского завода и с прибытием людских эшелонов в магазинах ис­чезли все продукты: когда резервы мизерны достаточно не­большого толчка, чтобы вывести из состояния равновесия.

Питание в столовых, выражаясь мягко, стало крайне не­удовлетворительным. В связи с близостью озера, естественно, довлела рыба, регулярно поставляемая артелями рыбаков. Но свежая рыба поступала на склады, а столовым отпускалась ле­жалая, находившаяся на грани недоброкачественности. Уничто­жить ее не решались, а тем временем в такое же состояние приходила свежая.

Некий муж везти громогласно возмущался. “Тут есть один профессор – такой, с иконописным лицом – так он жулик! Я  сам видел, как он однажды два вторых съел!  Кто же из трех, проживавших в это время на Балхаше, профессоров породил та­кой гнев? Андрей Прокофьевич Иванов, выпуска 1896 года, был – глубоким старцем; если бы речь шла о нем – критерий возраста несомненно, довлел бы над всеми прочими отличительными признаками. Моя физиономия с позиций иконописи – богопротивна. У Масленицкого светлые волосы и аскетический облик. Впрочем если бы мне дали тогда два вторых – я бы токе съел. Но мне не дали…

Выдаваемые пайки были предельно скудными – особенно тяжким казался острый недостаток хлеба. И, тем не менее, га­рантированные пайки были благом по сравнению с предшество­вавшими им совершенно безумными очередями, делавшими полу­чение хлеба совершенно невозможным. Местное население ску­пало дешевый хлеб для скота.

Мы в некоторой мере компенсировали недостаток хлеба пшеничными лепешками и такой же кашей. Но пшеницу приходи­лось выменивать у местного неорганизованного населения, а основной котирующейся “валютой” был плиточный чай, раздо­быть который было очень трудно. И вот, заручившись этой валютой мы с Беллой Семеновной отправлялись в копай-город: самобытно созданные поселения с рядами одноэтажных глино­битных домов – землянок под одной крышей и узенькими про­ходами – улочками. Переходя от дома к дому предлагали свой товар. Казахи единодушно считали, что без чая у жен головы болят. В зависимости от спроса и предложения, нам давали то или иное количество кисушек пшеницы; кисушка – чашка, напоминающая пиалу. Замечу попутно, что поселения типа ко­пая, построенные из самых разнообразных материалов мне и моим товарищам доводилось встречать и в других местах; име­новались они по разному: от Шанхая и Сингапура до Нахалов­ки т.е. возникшей без одобрения властей.

В одну из поездок я привез из Караганды пуд картошки – на Балхаше ее совершенно не была. Сварили картофельный суп.

И вот за обедом наша Таточка заплакала – не от жадности, а от жалости к самой себе: ей попало картофеля меньше чем другим.

Не удивляйтесь. Константин Федорович рассказывал, что посетители преподавательской блокадной столовой увидев официантку с тарелками супа, непроизвольно вставали и шли ей навстречу – настолько томительной казалась лишняя ми­нута ожидания.

Было бы чудовищным сравнивать жизненные условия Ленин­града и Балхаша того времени. В первом, помимо жертв обстре­лов и бомбежек, люди массами умирали от голода; среди по­гибших были двое моих дядюшек – Евсей и Михаил Наумовичи, тетушка София Семеновна с мужем и многие другие друзья и родные. Во втором – недоедание влекло только высокую сте­пень физического истощения. Но психологические основы по­ступков представлялись мне имеющими общие корни.

Хотели подкормить детей. Но привезенная Софьей Михай­ловной из Караганды бутыль топленого масла стоила девять­сот рублей – мой двухнедельный заработок, а оказалась на­полненной вытопками.

Существенно поддерживала детей наша птицеферма: утка и две куры, уступленные нам председателем горсовета Перебинус . Чем они питались – аллах ведает, но два ежедневных яйца были серьезным подкрепление (Такое же хозяйство организовала Мария Михайловна Орло­ва. Птицы ее “паслись” на балконе. Но когда петух, при­вязанный на веревочке, перелетел через перила – ребя­та наши подняли крик: у Орловых петух повесился).

Однажды нас осчастливил Марголин, умудрившийся купить теленка. Исай Захарович тащил его за веревку, а теленок упирался изо всех сил. Исай заходил сзади, давал теленку пинок коленом и стремительно забегал вперед, чтобы макси­мально использовать живую силу удара. Так теленок был до­ставлен к нашему дому, затем превращен в мясо, добросо­вестно разделенное пополам.

Не обходилось и без других курьезов. У Сочневых было двое детей. Семья их, выехавшая из Ленинграда до блокады, имела кое-какие носильные вещи, но обменять их на продо­вольствие было трудно. Однако, как уверяют, голод не тет­ка и инертность мнимой главы семьи была с лихвой компенси­рована бурнопламенной деятельностью, его дражайшей поло­вины. Сам же божественный Алексей Яковлевич использовался в качестве стойки для развешивания одежды. Супруги отправ­лялись на толчек. “Алексис – командовала мадам – иди сюда, повернись спиной” и демонстрировала очередному персонажу свой товар. Сейчас, вспоминая это, я невольно думаю о сме­хе сквозь слезы.

Как-то, с грехом пополам, пробавлялись и остальные.

Вечерами город был погружен во тьму. Четыреста киловатт, требовавшихся для полного его освещения с позиций потреб­ностей завода представлялись мизерными. Но кто-то из республиканского начальства сказал, что расходование энергии на освещение города в военное время – расточительство, и  этого оказалось достаточным. Квартиры руководящих работни­ков присоединили к так называемому аварийному кабелю, а чтобы не дразнить остальных окна начальственных квартир плотно закрывались шторами. Мы же сидели при свете коптилок и иногда зажигаемых свечей типа елочных, которые отли­вали сани из освобождавшихся от плавиковой кислоты пара­финовых сосудов.

Однажды ночью, добираясь с завода в город, я потерял ориентировку и оказался в степи. Место ровное, отклоняясь от дороги не ощущаешь никаких изменений грунта и при от­сутствии световых ориентиров потерять направление очень легко. Пока город и дорога освещались этого не происходи­ло. Но в кромешной тьме стало обычным явлением. Дело было зимой, трескучий мороз, сильный ветер несет режущую лицо . снежную пыль и плохо бы мне пришлось не наткнись я на дру­гого заблудившегося – Н.А.Ровского. Вдвоем мы кое-как сориентировались и, с трудом обходя древние “чудские” вы­работки, в конце концов добрались домой.

Коренным образом изменился характер заводской работы. Все напряженнее и суровее становился труд, все меньше ос­тавалось заводских рабочих, заменяемых беззаветно трудив­шимися, но еще недостаточно умелыми, подростками ремеслен­никами – почти детьми, оскудевали материальные резервы и все труднее становилось маневрирование ими. Но, преодоле­вая все препятствия, завод работал, внося свой вклад в де­ло обороны, в дело грядущей победы.

Более того, кольчугинцы в невиданно короткий срок смон­тировали свое оборудование и, помимо основного медеплавиль­ного, заработало металлообрабатывающее предприятие. Коль­чугин, эвакуированный в пять мест, породил пять предприя­тий, каждое из коих превратилось в конечном итоге в новый “Кольчугин.” Это представлялось невозможным в годы мира, это отало реальностью в дни войны.

В апреле было опубликовано постановление о присужде­нии сталинских премий. По Казахстану их было две: будуще­му президенту Казахской Академии наук Канышу Имантаевичу Сатпаеву – за геологические изыскания и Асееву, Антонов­скому, Грейверу – за извлечение молибдена из бедного мед­ного сырья.. Среди новых лауреатов оказались наши коллеги профессор А.Н.Кузнецов, доценты А.Ф..Вайполин (1929) и Си­доров (1899) – удостоенные этой высокой чести за создание и освоение производства нового высокоэффективного взрыв­чатого вещества.

Одной из первых реакций на присуждение премии была те­леграмма института из Пятигорска. Волею судеб я нашел ее на днях в своем архиве. “Коллектив Горного поздравляет вы­сокой наградой. Асеев Пятигорске. Дальнейшее местопребы­вание института уточняется, шлите деньги Пятигорск Госбанк имя Емельянова, ленинградский Горный Гескин.”

Не удивляйтесь. Сочетание поздравления и “шлите день­ги” – тоже специфика времени и обстановки. Хорошо зная Анатолия Александровича Гескина категорически отвожу версию о бестактности. Впрочем, располагая отчислениями завода я незамедлительно перевел все что только мог.

За институтским последовали поздравления наркомата цвет­ной металлургии, ЦК партии Казахстана и другие, а заверше­нием было торжественное заседание в Балхашском доме ИТР на котором присутствовали секретарь ЦК Абабков, городское и заводское руководство, и большое количество народа. Ви­сели откуда-то взявшиеся огромные портреты именинников.

Я выступал о часовым докладом о судьбах отечественной цвет­ной металлопромышленности и ее значении в обороне страны. Словом все было как полагается по никем не писаному и ни­кем не утвержденному, но неуклонно соблюдаемому ритуалу. Нестандартным оказался только финал.

Не знаю уж по чьей инициативе, но буфет дома ИТР в этот день торговал мороженым. Это представлялось совершенно необычайным, вызвало огромный ажиотаж и, конечно, такую же очередь.

По окончании торжественной части мы вышли в фойе. Тот­час же ко мне подлетела шикарно одетая очаровательная мо­лодая дама с красным бантом распорядителя. “Наум Соломо­нович, хотите мороженого?” “Помилуйте, видите какая очередь, нет уж избавьте” – взмолился я. “Сегодня для вас очередей не существует. Неужели не понимаете, что вы – главный ви­новник этого мороженого. Идемте!” Дама решительно подхва­тила меня под руку, увлекла к стойке и обращаясь к буфет­чице приказала:”порцию мороженого профессору Грейверу.”

И тут разразилась буря: “В очередь.” “Не пускать.” “дай­те ему промеж глаз.” Растерянная дама всплеснув руками пыталась говорить что-то, но глас ее потонул в общем воз­мущениям гуле. А я, осторожно освободив руку, позорно бе­жал, предоставив моей очаровательнице одной укрощать ею же вызванных духов. Директор техникума, побитый на вы­пускной пьянке – это эпизод. Профессор побитый на подсту­пах к мороженому – это анекдот и не в моем вкусе: люблю смешить, но не люблю быть смешным.

Лауреатские дипломы и знаки вручал нам месяца три спу­стя директор БМЗ А.И.Самохвалов, знакомый мне со студен­ческих времен: я занимался с его группой в первый год моей преподавательской деятельности. Вручение происходило в ди­ректорском кабинете в воскресенье в присутствии И.А.Стригина. Диплом оказался за личной подписью Сталина и, поисти­не, непонятно, как в условиях 1942 года у него нашлось для этого время.

Александр Иванович, вообще не склонный к интимным из­лияниям, на сей раз разговорился и мы просидели у него часа полтора. Мне запомнились два рассказанных им эпизода.

“Когда меня, директора ВАЗ`а, назначили начальником Главалюминия – я принял это спокойно: не дурнее же у моего предшественника Ульянова. Нс прошло только три дня, как я приступил к работе в главке. Вызывает Лазарь Мойсеевич и говорит: “Садись.” “Ничего, постою” – отвечаю я. “Садись, я тебе сейчас талое окажу, что лучше сядь.” У меня и ноги подкосились. А Каганович говорит: “Сейчас мы договорились с товарищем Сталиным создать наркомат цветной металлургии и назначить тебя наркомом.” Действительно хорошо, что я сидел.”

Второй эпизод. “Представлял я работников цветной металлургии к награждению. Нужна виза Молотова и резолюция то­варища Сталина. Тщательно изучил материал, заготовил шпаргалку о всех кем могут поинтересоваться. Пришел к Вячесла­ву Михайловичу. Просматривает список, спрашивает: “Почему не вижу Царевского? Знаю еще по Нижнему Новгороду – пре­восходный работник.” Отвечаю, что в цветной металлургии Александр Иванович недолго пробыл на посту министра, но отстранение его не представлялось мне обоснованным; впро­чем судите сами. В период непродолжительной предвоенной “дружбы” о немцами, СССР взял обязательство поставлять Германии никель и, конечно, не только никель, это была цена мира. Но в те времена мы еще не производили электро­литный металл и кольский никель был рекламирован Гитлером по содержанию меди. Сталин потребован от Самохвалова по­ставки чистого никеля, выпуск же медистого никеля был ка­тегорически запрещен. В тщетном стремлении решить эту за­дачу комбинат встал на путь многократных разделительных плавок, но это навлекло ж оборот основную массу металла, выдача же годной продукции стала совершенно незначитель­ной. Другими словами комбинат стад работать в своеобраз­ном замкнутом цикле: сам на себя. Самохвалова сняли. За выпуск неполноценной продукта установили суровые кары. Создали Комитет стандартов. Наконец создали специальную комиссии для наведения порядка на Североникеле.

Грозные тучи нависли над комбинатом и, разумеется, в первую очередь над его руководством. В решающую минуту, когда уже должен бык грянуть гром, положение неожиданно спас вызванный комиссией Иолко. Не иначе как по наитию свыше, ему пришла гениальная мысль продемонстрировать диаграмму разделительных плавок Белоглазова, свидетельствую­щую о наличии двух эвтектик, определяющих предельные со­ставы первого и второго боттомов. В по диаграмме во второй боттоме два процента меди, а значит в огневом металле два о половиной процента – никуда не денешься.

Первым отозвался П.Я.Антропов: если эвтектика – ниче­го не поделаешь. Вслед за ним это же положение в разных словесных вариантах подтвердили остальные члены комиссии. Северникелю санкционировали временный выпуск медистого ме­талла и предписала форсировать строительство цеха электро­лиза.

Любопытную деталь этой эпопея поведал мне как-то А.В. Крылов. Потрясенный внезапной переменой ого судьбы – Са­мохвалов безудержно запил. Неведомыми путями это стало известно в ЦКК Розалье Самойловне Землячке, а от нее Ста­лину. Сталин позвонил Самохвалову: вы сняты с поста наркома но отнюдь по причислены к категории безнадежных; предлагаю понять это я взять себя в руки — я повесил трубку. Вскоре Александр Иванович получил назначение дирек­торствовать на Красноуральском заводе, затем на Балхашской и впоследствии был министром цветной металлургии Казахста­на. Приходится пожалеть, что на закате дней злоупотребле­ние алкоголем стало для него непреодолимой потребностью.

работает недавно, “Разве это главное? Важно как работает. Нужно включить.” Взял я ручку и вписал Царевского на ор­ден Ленина; один у него был, а вторых штатский тогда не давали.

Пришел к Иосифу Виссарионовичу. Смотрит список и спра­шивает: “Скажи, нарком, ты сегодня передовицу “Правды” читал?” “Нет, еще не успел.” Дает мне газету. Смотрю ру­гают директора Североникеля. Спрашивает: “А он в твоем списке есть?” “Есть, товарищ Сталин” – каюсь я. “Так вы­черкни его своей наркомовской рукой, да пометь, что это ты сам вычеркнул, а то я тебе весь список перечеркну.” Вычеркнул я дрожайшей рукой этого директора, расписался рядом, и Иосиф Виссарионович утвердил награждение.”

Чтобы больше не возвращаться к проблеме молибдена от­мечу, что лет десять-двенадцать тому назад в центральной России построен по методу ЛГИ еще один цех, аналогичный балхашскому. Проектировал его Гипроникель по технологиче­скому заданию, составленному нашини питомцами Кирой Ми­хайловной Шелеповой и Натальей Димитриевной Ни­кольской, но – узнал я об этом уже после пуска цеха.

Плохо это или хорошо? Если усматривать в этом игнори­рование автора,- плохо. Если же процесс признается настоль­ко устоявшимся, что к автору нет вопросов – хорошо. Что же имело место в данном случае? Как говорит один мой приятель – для ясности не будем уточнять.