Жизнь. Неизбежная ложка дегтя.

Профессор А.Н.Кузнецов любил повторять, что ни одно доброе дело не остается безнаказанным. Так было и в этом слу­чае. Мои отлучки в Москву пришлись не по душе некоторым деятелям, отсиживавшимся в Черемхово. И, в то время когда я проводил в Москве большую работу и голодал не имея даже продовольственных карточек, усиленно насаждалось мнение, что делаю я это все ради каких-то личных своекорыстных це­лей: не дурак же мол Грейвер, чтобы без нужды лезть в пек­ло. Правда из Черемхова выезжали и некоторые мои коллеги, насколько помню: профессор С.В.Кумпан – в Кузбасс, профес­сора К.Ф.Белоглазов и И.Н.Масленицкий – в Норильск, доцент О.Б.Бокий – во Владивосток, но по разочку и относительно не надолго.

Показательно, что когда в июне 1943 года Ученый совет рассматривал вопрос о моем представлении к званию профес­сора – шесть из двадцати двух присутствующих голосовали про­тив. А ведь я был тогда лауреатом, доктором наук с трехлет­ним стажем и уже два года занимал должность профессора.

Не унялись мои недруги и после издания монографии и окон­чательного возвращения на лоно института. Особенно усерд­ствовал в этом, видимо кем-то исподтишка подстрекаемый, до­цент Трофим Семенович Дубрава (1935).

Дубрава – по своему примечательный элемент институтского коллектива. Примитивный, недостаточно культурный, неуравно­вешенный, нервозный, мнительный с гипертрофированными са­молюбием и самомнением, к тому же болезненный – он жаждал главенствовать, быть институтским идеологом, но не имел необходимых для этого данных.

Обогатитель по образованию – он практически не работал по специальности и смутно представлял ее в рамках былых студенческих впечатлений. Подавшись на общественно-полити­ческие кафедры – не задержался на них. С введением (впо­следствии упраздненной) дисциплины “История техники” читал этот курс, порождая бесконечные анекдоты. Написал хилень­кую брошюрку о ЛГИ которую местные остряки, слегка изменив расположение текста на титульном листе, именовали: “Гор­дость русской науки Трофим Дубрава.”

Это он, выступая на митинге в начале войны, изрек, что немцы стреляют разрывными пулями буль-буль. Это он высту­пая совместно с профессором Илларионом Илларионовичем Шафрановским с докладом в Доме Ученых сказал: никель, Анджело и Буонарроти. Это он повседневно декларировал, что знает Ломоносова “как облупленного.” А ведь имел степень кандида­та наук, звание доцента и заведовал кафедрой истории тех­ники на которой долгое время подвизался в единственном чи­сле.

Однажды, при очередной встрече, Дубрава выразил удовлет­ворение тем, что в лекциях по металлургии редких металлов я даю значительный материал по истории создания и развития производства каждого из них: студенты ярко демонстрировали это Дубраве на экзамене. Но у меня на экзаменах слушатели обычно довольно скудно распространялись по этой части, на­значением которой я считаю лишь создание колорита. За разъяснением я обратился к одному из слушателей Дубравы, которого знал лучше других, и получил потрясающий ответ: “Каждый плел что в голову взбредет, а воли Дубрава спрашивал отку­да это известно – ссылался на преподавателя соответствующей дисциплины. На экзамене студенты творили историю! А так как в том году наши курсы читались одновременно, то и получил­ся крен в мою сторону.

Однажды в институтской столовой в разговоре за общим сто­лом я сказал: “Как хочешь Трофим, а ты у нас фигура одиоз­ная.” Мой собеседник побагровел и тотчас же ушел. Чуть позд­нее я узнал, что Дубрава жалуется всем на оскорбление: “Какой подлец Грейвер – назвал меня фигурой да еще идиозной; вы, быть может, не знаете что это значит, а я то по­нимаю!”

Чтобы перейти от более или менее безобидных курьезов к делу скажу только одно: в целом ряде случаев и в особен­ности в обстановке тридцать седьмого года деятельность Т.С.Дубравы была отнюдь не безобидной. Это естественно и закономерно.

В Черемхово я долгое время никак не реагировал на выпа­ды моих противников; это принималось за слабость и активи­зировало их.’ Стало известно, что по моему “делу” Дубрава консультируется в Горкоме. Обозлившись я оказал Дубраве только одну фразу из девяти слов. И, хотя только одно из них не значилось в орфографическом словаре, мнение мое об этом персонаже оказалось сформулированным предельно четко.

Последующее развитие событий лучше всего иллюстрировать подлинными документами.

“Секретарю Парторганизации Народного Комиссариата Цвет­ной Металлургии СССР

 

 

 

Тов.Глеку Т.П.

В течении 1943 года я провел в НКЦМ восемь месяцев, выполняя задание руководства Наркомата и Главникелькобальта, подтвержденное решением отдела издательств Ц.К.партии, о выпуске монографии по никелю, меди, кобальту и платиноидах.

Б настоящее время секретарь Партбюро ЛГИ т.Дубрава си­стематически ставит мне на вид, что я проживал в Москве без всякой к тому надобности, вроде как бы для собствен­ного удовольствия.

Ввиду того что работа моя была вызвана требованием Наркомата и протекала на виду у руководства наркомата и Главникелькобальта, а также на виду у Партбюро Главникель­кобальта, – я прошу парторганизацию НКЦМ взять меня под свою защиту.

Моя довольно длительная работа в области цветной металлпромышленности позволяет надеяться, что настоящая прось­ба не будет оставлена Вами без последствий.

Соответствующие указания могут быть Вами даны по линии

Иркутского Обкома или Черемховского Горкома ВКП(б).

 

Вместе с тем надеюсь, что о Вашем решении Вы поставите меня в известность по адресу: Черемхово – Иркутское, Ан­дреевский поселок, Вторая улица, дом № 7, кв.З

5 мая 1944 года                                         Н .Грейвер.”

 

“Секретарю Черемховского Горкома ВКП(б).

 

В Наркомцветмете имеются сведения о том, что секретарь парторганизации Ленинградского Горного института неправиль­но и необоснованно ставит в вину профессору Грейверу его продолжительное пребывание в Москве в 1943 году, связанное с подготовкой к выпуску большой и оригинальной монографии по никелю, меди, кобальту и платиноидам.

Указанная работа, к выходу в свет которой профессор Грейвер приложил много труда, высоко оценена Наркомцветметом. Долговременное же пребывание профессора Греивера в Москве будет вполне понятно даже при самом поверхностном ознакомлении с выпущенной работой. Следует сказать, что та­ким скорым выходом в свет книга обязана исключительно про­фессору Грейверу, его большой и напряженной работе во вре­мя пребывания в Москве.

Прошу Вас разобраться с отношением к тов.Грейверу в Ин­ституте в связи о его работой над книгой и дать необходи­мые указания парторганизации института.

18 мая 1944 года                                                 Секретарь парткома

Наркомцветмета СССР

Т.Глек.”

 

“Директору Ленинградского Горного института

Секретарю Партбюро Ленинградского Горного института Черемхово, Иркутской области.

Профессор Грейвер H.C. проделал большую работу по изда­нию монографии по переработке медно-никелевых сульфидных руд, имеющей наряду со значительной научной ценностью боль­шое практическое значение для никелево-кобальтовой промыш­ленности.

Означенный труд был выпущен благодаря неутомимой энергии тов.Грейвера, который, находясь в Москве, работал не по­кладая рук с присущими ему энергией и энтузиазмом.

Данное письмо направляется Вам для оценки деятельности профессора Грейвера Н.С. во время пребывания его в Москве.

2 июня 1944 года                                               Член Коллегии

Наркомцветнета

В.Федоров.”

 

В нашу лабораторию, вероятно впервые за все время ее существования, пришел Дубрава. Он с явной аффектацией вос­хищался лабораторией, изъяснялся в чувствах глубокого ува­жения и неизменной благожелательности, хотя на лице было написано совсем другое. В заключение обоих излияний он, потупя глаза, уронил, что дело мое решил прекратить и без­мерно удивился когда я не проявил к этому ни малейшего ин­тереса. О московских письмах Дубрава не сказал ни слова, а я не видел надобности сообщать, что и Главникель, и Парт­бюро Наркомата направили мне копии своих посланий.

Обращаясь в парторганизацию наркомата я был абсолютно уверен в положительной реакции, но не ждал, что она окажет­ся столь быстрой.

Секретаря парторганизации Тимофея Павловича Глека я знал по Нарконцветмету, где он одновременно возглавлял ГУУЗ –  главное управление учебными заведениями – и особенно оце­нил позднее, когда он директорствовал в Минцветметзолото. Высокий,худощавый, с выразительным лицом, умными подвижны­ми глазами и быстрой реакцией, доступней, общительный, доб­рожелательный, высокопринципиальный – он очень мне нравил­ся и несколько раз в сложных случаях давал советы, жизнен­ность которых таилась в безукоризненном знании и критиче­ской оценке обстановки.

Особый колорит нашему черемховскому бытию придавало ого­родное – картофельное – хозяйство института, разделенное на участки, предоставленные сотрудникам. Поскольку моя семья прибыла в Черемхово вторым балхашским рейсом, вам предоставили случайно освободившуюся полосу шириной десять и длиной сто метров. Полосу эту мы называли: “поместье Грейвер с дочерями, бывшее Гескин и сын.” Весной всей семь­ей заступами выкопали и засадили свою десятую гектара, а затем, поскольку мне пришлось уехать, все тяготы по окучи­ванию и очистке от сорняков – в особенности от многометро­вых корней осота и разветвленных корней пырея – выпали на долю женской половины нашей семьи и были выполнены ею по всем правилам агрикультуры. Осенью же, оказавшись в Черемхово, я помог накопать около ста пудов картофеля, часть ко­торого попала даже в Ленинград.