Жизнь. Молибден Казахстана и кобальт Урала.

Что же еще из событий 1940-го года запечатлено в памяти? Прежде всего, пожалуй, мой мартовский доклад в техни­ческом совете Наркомцветмета о извлечении молибдена из балхашских некондиционных концентратов. Чтобы не растекать­ся мыслью по древу приведу выдержку из сохранившегося у меня сухого протокола.

“1. Констатировать, что п.4 постановления техсовета от 15.УШ.39г. о разработке метода гидрометаллургического из­влечения молибдена из прибалхашских концентратов выполнен только ЛГИ. Гиредмет к работе не приступал.

Проведенная ЛГИ работа является первой работой, ори­гинально решающей чрезвычайно актуальную проблему исполь­зования бедных некондиционных молибдено-медных концентратов.

Предложенная ЛГИ схема проста, хорошо обоснована эк­спериментальным материалом и не вызывает принципиальных сомнений в возможности и целесообразности промышленного применения. В виду удачного разрешения проблемы в ЛГИ в дан­ное время нет необходимости проводить параллельную работу

в Гиредмете.

Отдельные детали схемы, не имеющие принципиального значения, должны быть уточнены опытами более крупного мас­штаба с законченным технологическим циклом. Однако уже имею­щиеся технологические показатели позволяют приступить к составлению технического проекта.

… Возможность гидрометаллургического извлечения молибдена имеет тем большее значение, что на ряде молибденовых месторождений (Умальта, Чикой, Короби) в настоящее вре­мя рудное сырье используется далеко нерационально и от­вальные хвосты обогатительных фабрик указавшее месторожде­ний должны рассматриваться как походное сырье для получе­ния бедных молибденовых концентратов.”

Постановление завершается четкими решениями прикладно­го характера.

Через пару дней газета “За индустриализацию” поместила, посвященную нашим изысканиям, развернутую статью Эдуарда Петровича Либмана – “огненного Либмана”, экспансивнейшего из смертных, великого мастера острых слов и ситуаций.

В ноябре того же года я в составе правительственной комиссии участвовал в пуске кобальтового цеха комбината Южуралникель. Председателем комиссии оказался заместитель наркома цветной металлургии Василий Аркадиевич Флоров – мой добрый знакомый, в прошлом доцент ЛГИ, а членами комиссии: профессор Юрий Владимирович Баймаков, начальник гидроотделения Мончегорского кобальтового цеха Владимир Семенович Королев и сотрудник наркомата Александр Васильевич Кузьмин умный, доброжелательный л решительный человек, впо­следствии заместитель Флерова совместно с ним впервые ис­пытавший на фронте действие наших исторических катюш – гро­зы немецких захватчиков.

В 1967 году вышла книга Н.М.Афанасьева “Первые залпы.” Бросив все дела – каюсь, они были абсолютно безотлагатель­ны – я с великим волнением прочитал эту книгу, существен­ная часть коей посвящена Кузьмину.

С началом войны я на многие годы потерял Кузьмина из виду. Лишь путем длительных поисков обнаружил его после войны и автор книге. Вот как он вспоминает об этом.

“Больших трудов стояло разыскать одного из ближайших помощников Флерова лейтенанта А.В.Кузьмина. По данным Ми­нистерства обороны, Кузьмин демобилизовался из армии в 1946 году в звании гвардии майора. Будучи горным инжене­ром, он отправился куда-то на Дальни Восток добывать зо­лото, чем занимался и до войны. Дальний Восток – необъят­ная территория, где можно разместить не одно государство. Найти человека там очень трудно. Чукотка – Якутия – Казах­стан – Северный Урал – таков маршрут поисков А.В.Кузьмина.  Многочисленные письма м переговоры не оказались бесплодны­ми. Кузьмина удалось разыскать в Москве, куда он вернулся несколько лет назад. Итак, единственный офицер, проведший о батареей весь путь от начала и до конца, был найден. У него уцелели фронтовые записи, в которых очень коротко, но буквально день за днем отражен весь боевой путь батареи. Полустершиеся строчки позволили в деталях припомнить от­дельные случая, эпизоды, встречи, воссоздать облик команди­ра батареи, сослуживцев.”

Прочитайте эту книгу – не пожалеете.

Сам я неожиданно столкнулся с Александром Васильевичем в начале шестидесятых годов в Государственном комитете по науке и технике РСФСР. Встреча была самая теплая и друже­ская. В Комитете Кузьмин возглавлял отдел цветной метал­лургии с которым я был тесно связан деловыми отношениями. Сейчас он трудится в одноименном комитете СССР. По былому полон энергии, неутомим, оптимистичен и благожела­телен. Уступая моей просьбе, еще до публикации вышеупомя­нутой книги, выступил в ЛГИ с повествованием о подвиге юс боевого подразделения. А я вспоминаю конец сорокового года Нашу совместную сплоченную и самоотверженную работу на Южуралникеле. Очаровательную секретаршу Анечку не спускав­шую с Кузьмина восторженных глаз – впрочем он тоже не опу­скал свои очи долу. Вспоминаю споры и шутки – порою острые но необидные, вспоминаю многое другое. И был он, казалось, как все окружавшие нас труженики, и не было в нем ничего предвещавшего военный героизм.

Героев порождает время, а оплодотворяет их любовь к Родине. Не та, которую повседневно, и обычно трафаретно, декларируют присяжные ораторы, а та, что незримо таится в самой глубине сердца советского человека.

Мы – особенно старики – часто костим молодежь за нера­дение, за то, что младая кровь играет более бурно, чем нам и начальству угодно, порою, правда, и за действительно не­допустимые демарши. Но, вспоминая тысячу наших студентов, ушедших добровольцами на фронт в первые же дни войны и, пожалуй в большинстве своем, сложивших буйные головы на полях сражений, я не только верю, а непреложно знаю, что каша нынешняя молодежь в аналогичных обстоятельствах так же беззаветно выполнила бы свой долг.

А в мирное время? Ведь легендами овеяны не только первые годы становления Советской Власти с их бесчисленными фрон­тами, но и годы довоенных пятилеток. Ведь во время Великой Отечественной войны невиданным в мировой истории героиз­мом были пронизаны не только повседневные боевые подвиги, но и повседневные дела тыла. Кончилась война и понятие о героизме как-то утратило свою повседневность, а ведь им полны все наши трудовые будни. Он в мирном освоении военного мастерства, в конструировании ракет, производстве ме­таллов, выращивании хлеба, изготовлении карандашей, трудах деятелей искусства, учебе, подготовляющей к будущей жиз­ненной деятельности – словом везде, где самоотверженно и беззаветно трудятся советские люди.

Как хочется, чтобы все наши питомцы уже на институтской скамье ощутили это, и не только холодным умом, а своими горячими трепетными сердцами, восприняли труд на благо Ро­дины как непреложную жизненную потребность, как высшую ра­дость бытия, как свой непреложный патриотический долг. А прядется воевать – каждый окажется достойным своих предшественников, в частности тех о кои повествует книга Н.М. Афанасьева.

К нашему приезду кобальтовый цех Южуралникеля был еще не вполне готов, но благодаря энергии Флорова его быст­ро довели до предпускового состояния. Главный преткновением было отсутствие каких-то, предусмотренных проектом, при­способлений для пуска генератора постоянного тока. На за­седании, посвященном этому вопросу, главный энергетик за­вода категорически отказался пускать генератор. Но главный инженер Сибуралэлектромонтажа, некто Марголин, взялся осу­ществить пуск на свой страх и риск, оговорив, впрочем, для своих энергетиков весьма крупную премию. “Но какой систе­ме будет осуществляться пуск?” – спросил Флоров. “Вы же все равно в энергетике ничего не понимаете, зачем же вам знать по какой системе” – дерзко отозвался Марголин. “Но если вы настаиваете – могу сказать: по системе бекицер.” Флоров удовлетворился, но через три дня, когда генератор уже работал, я открыл ему тайну: “бекицер” по еврейски зна­чит чем короче ими чей скорее.

Марголин скоро уехал. В конце декабря мы с Кузьминым послали ему поздравительную новогоднюю телеграмму, приветствующую славного создателя системы бекицер. Ответ по­следовал незамедлительно. Он заканчивался словами: “да здравствуют бекицерианцы.” И телеграф добавил: “проверено бекицерианцы так.”

Пока Флоров возился о генератором мы побеседовали с инженерными работниками кобальтового цеха и убедились в их весьма хорошей подготовленности. Единственной нерешенной задачей оказалось обессеривание гидроокиси и, имея опыт молибдена, мне удалось на лету решить эту задачу. В целом пуск прошел удачно и конец года был ознаменован выдачей первой продукции.

Это имело огромное значение. На протяжении всей войн кобальтовый цех Южуралникеля работал бесперебойно, давая дефицитнейший металл.

Как обычно в таких случаях технологический процесс вели хозяева цеха, но по ночам одновременно дежурили члены ко­миссии. В одно из моих дежурств цех оказался загазованным хлором. Рабочие вышли на улицу, а сменный инженер валялась в дежурной комнате на диване в нервическом припадке.

Следует заметить, что вытяжная вентиляция чанов была запроектирована неудовлетворительно, а пусковое устройство общецеховой вентиляции расположено на отметке 14 метров.

Набрав полные легкие воздуха – противогазов не оказа­лось – я успешно добежал до верхней площадки и включил вытяжную вентиляцию. Но на обратную дорогу воздуха не хва­тило и я порядочно потравился. Спустя некоторое время хлор был удален и цех начал работать. Но мое поведение стало на следующий день мишенью многих шуток.

Казалось, что я был в авангарде потравившихся, но не­давно А.В.Кузьмин напомнил, как он, еще до описанного вы­ше случая, первым принял столь значительную дозу хлора, что мне же пришлось профессиональными методами приводить его в чувство. Почему же я забыл об этом? Отравление Александра Васильевича на заводе прошло незамеченным – мо­лодой инженер, есть о чем говорить! А мое – к тону времени доцент о перспективой на дальнейшее продвижение и человек популярный в широких кругах никельщиков – как-никак вое же породило веселое оживление.

Прошло несколько дней и хлором потравился главный инже­нер завода И.Н.Пискунов. Его усердно отпаивали молоком и всем заводом выражали соболезнование.

Третьим потравился Флоров – шум мгновенно дошел до Москвы и буквально за два-три дня переделали систему вен­тиляции.

Так я познал современный табель о рангах.