Жизнь. Друзья и недруги.
Наша ассоциация, в соответствии с основной направленности ее деятельности, получила наименование “Группа никеля ГГИ.” В весьма короткий срок она приобрела добрую славу и широкую известность в металлургических кругах. После войны ее назвали более широко – “группа металлургии ЛГИ.” Она оказалась единственным вузовским исследовательским коллективом, который на Протяжении тридцати лет имел постоянный штат и бесперебойное финансирование по линии промышленности. На базе трудов этой Группы в ЛГИ в 1936 году была восстановлена специальность цветной металлургии а в шестидесятых годах организована проблемная лаборатория редких металлов. Впрочем об этом позднее.
Мы почти одновременно приступили к углубленному изучению отдельных элементов технологии извлечения молибдена и непочатой целине исследований по проблеме никеля спутников. И те, и другие работы проводились в высоких темпах.
По характеру и объему изыскания наши представлялись для Горного института того времени непривычными: активную деятельность развивали геологические партии, но экспериментальная работа столь широкого плана – была беспрецендентной. Обычными представлялись изыскания ученых одиночек, значительно более редкой, но крупные коллективные изыскания многогранного облика оказались организованными впервые и в ЛГИ, и, пожалуй, во всей цветной металлопромышленности, да и только ли в ней.
Старые кадровые работники института, понимая значимость и огромность возложенных на нас заданий, любовно опекали нас и мы жили с ними в полном согласии и дружбе, стараясь со своей стороны проявлять всяческое внимание. Однако у ряда лиц наши дневные и ночные бдения порождали раздражение и систематическое противодействие. По долгу службы и присяги и по требованиям товарищей, мне, как начальнику Группы никеля, почти повседневно приходилось остро конфликтовать с теми кто мешал работе, а их было не мало. В результате жалобы на меня сыпались в дирекцию как из рога изобилия.
Вызывает директор института Николай Васильевич Грачев.
“Очередное избиение. Вчера жаловались Чистов и Анна Ивановна, сегодня Повалит и Введенский (Чистов – зам.начальника НИС’а – прожженный чиновник и бюрократ; Анна Ивановна – главный бухгалтер – образец кретинизма; Повалит – начальник отдела снабжения – самодур;
Введенский – начальник камнелитейной установки – арап гангстерского типа.
). Когда этому будет конец?”
“Мешают работать.”
“Знаю. Но нельзя же со всеми драться.”
“Если за интересы, дела не дерется директор – приходится расправляться самому.”
“Всех не изобьешь.”
“Но стремиться надо. Двое в сутки – семьсот в год! Не так уж плохо…”
Грачев сначала даже опешил, но подумав минутку сказал: “Нехорошо. Видимо я действительно в чем-то виноват. Давайте условимся: я буду наведываться к вам, а вы действуйте через меня.”
С этого времени Николай Васильевич стал у нас довольно частым гостем: ближе знакомясь с делами и трудами исследователей он убедился в полной обоснованности наших претензий и действенно помогал нам. А аппарат, почувствовав это, хотя и не превратился в наших друзей, но по крайней мере мешал с опаской.
Через пару дней Николай Пудович тоже прочитал мне проповедь в духе “посеявший ветер – пожнет бурю”. На сей раз я отделался шуткой, пришедшей в голову парой недель ранее. “В анналах истории зипишут, что екатериниский институт держится на Александрах Николаях”. В наши дни четыре Александра – Герман, Скочинский, Заварицкий, Кузнецов. Шесть Николаев – Николай умнейший, Николай милейший, Николай трудяга, Николай бедолага, Николай угодник и Николай огородник. Определите ваше место в этом созвездии”. Сначала Николай Пудович рассердился: “Я с ним серьезно, а он, чортов сын, вот что выдумал!” Но остыв, уже совершенно по иному попросил:”Ну—ка, ну—ка повторите еще раз”. Он записал эпитеты и стал “примерять” их. Сначала позарился на “умнейшего”, но довольно быстро по собственному почину уступил Курнакову. Еще на лекциях Николай Пудович вещал нам студентам: “Николай Семенович мыслит в пятом измерении, я — в четвертом, а вы все в третьем” Признав Степанова милейшим и без раздумья распознав в огороднике Келля, Асеев прочно ухватился за трудягу, но я оттягал это почетное прозвище Трушкову. Чтобы помочь старику – он тогда был на пяток лет моложе нынешнего Грей- вера – я раскрыл инкогнито бедолаги – Подкопаев. Однако, попав в угодники, Николай Пудович явно обиделся; долго ходил по комнате, кряхтел, ворчал, хмурился, нервно пощипывал бородку — экспаньолку, наконец мрачно изрек: “Мне, меняться поздно — каким был всю жизнь, таким и останусь.
А не хотите следовать доброму совету — живите по собственному разумению, но коли беду накликаете — расхлебывайте сами, не вмешивая меня: пальцем об палец не ударю”. Мне осталось только согласиться: лавры каждому куму, пинки одному Науму. Удел этот я жертвенно пронес через всю жизнь.