В.Н. Липин и его соратники.

Вячеслав Николаевич Липин (1881), начал свою инженерную деятельность когда на Урале – основном производители черного металла в России – были домны только до 100 куб. метров, в большинстве своем работавшие на холодном дутье; когда на многих уральских заводах еще действовали водяные колеса, а передел чугуна осуществлялся по преимуществу в пудлинговых печах. Липин завершал свой жизненный путь созданием и активным участием в работе первого в мире Государственного Комплексного института по проектированию металлургических заводов – Гипромеза. Возглавив в этом институте мощную группу своих соратников и учеников, он заложил основы научного проектирования предприятия советской черной металлургии и выполнил первые проекты таких гигантов нашей металлопромышленности как Магнитогорский и Кузнецкий комбинаты. Подумать только – какой диапазон!

Строитель Видницкого чугуноплавильного завода и ряда цехов и агрегатов на других заводах Урала; организатор мартеновского производства на Нижне-Тагильских заводах и неутомимый поборник дальнейшего развития мартеновского производства на уральских предприятиях; главный металлург Путиловского завода (с 1889 г.); руководитель исследований влияния легирующих добавок на стали и основоположник отечественного производства качественных сталей; создатель специальной стали для скорострельных орудий и обладатель производства фугасных, бронебойных и палубобойных снарядов; организатор первой в нашей стране электроплавки стали на Обуховском заводе; автор первого со времен Ломоносова полного и оригинального четырехтомного отечественного курса металлургии чугуна, железа и стали, каждый из томов которого мы изучали благоговейно, как венец металлургической мудрости нашего времени; создатель отечественной школы черной металлургии; один из учредителей и бессменный председатель Русского металлургического общества; один из руководящих участников восстановления советской черной металлопромышленности в особо трудные для нее двадцатые годы. Таков далеко не полный перечень содеянного этим замечательным ученым.

Всемирно известные Михаил Александрович Павлов и Владимир Ефимович Грум-Гржимайло окончили наш институт лишь четырьмя годами позднее Липина и, соответственно, все трое должны были бы рассматриваться как единая могучая когорта. Но первый был богом домны, а второй – богом пламенных печей. Липин же в равной мере владел всеми процессами черной металлургии и, как Зевс, был в нашем представлении богом богов. Впрочем, как полагается олимпийцам, каждый из них на многое имел свои взгляды.

Высокий, худощавый, безукоризненно корректный, прекрасно владеющий собой, доступный и простой в обращении, но без малейшего намека на фамильярность – таким мы знали Вячеслава Николаевича.

Когда я слушал лекции Липина по чугуну – он был примерно в такой же возрасте, как я теперь. Но не помню ни одного человека, который даже мысленно назвал бы его стариком: старший, старейший, но не старый. И ни один из признаков старости ученого – угасание жизненных интересов, инертность мысли, отставание от запросов современности, писание самовосхваляющих мемуаров – не были ему свойственны. Заняв ведущее положение в черной металлургии по крайней мере с начала двадцатых годов – он сохранил его до конца своей замечательной жизни.

На протяжении 35 лет Вячеслав Николаевич читал свои лекции в одни и те же дни и часы – понедельник, среда, пятница, с девяти до одиннадцати. Только недомогания и частые выезды заграницу, в особенности по вызовам для консультаций по электроплавке во Францию, – нарушали раз навсегда установленный порядок.

Ровно за пять минут до начала лекции Вячеслав Николаевич проходил через нашу чертежную и студенты невольно бросали взгляд на висевшие в проходе большие часы, проверяя их; свои часы были не у всех.

Кабинет Липина на третьем этаже Воронихинского корпуса был одновременно и личной аудиторией. Вокруг большого стола размещались студенты – обычно 15-20 человек, но иногда и больше. В шкафах в строгом порядке хранилось большое количество чертежей и синек, которые лектор извлекал по мере надобности. Здесь же были все необходимые книги. Условия для преподавания, как видите, были лучше нынешних.

Вячеслав Николаевич вел с нами непринужденный разговор в плане своих монографических книг, но неизменно дополнял их самыми новыми сведениями. Однажды издательство сделало Липину замечание, что в книгах его имеются повторения. Он ответил: «я педагог, как читаю студентам, так пишу». И он безусловно прав. Выкорчевывание повторений закономерно только тогда, когда они излишни и даются в одном и том же плане. Но повествуя о сложнейших процессах, обсуждая многообразные факторы влияющие на эти вопросы, нужно рассматривать эти факторы, не объективистски, а во связи и обусловленности, и тут в умелом сплетении всех, рассмотренных порознь, данных в единое стройное целое – основное искусство лектора. Вячеслав Николаевич владел этим искусством в совершенстве, а это позволяло нам воспринимать металлургию по-настоящему глубоко, я бы сказал – по инженерному.

Самостоятельная подготовка студентов к сдаче трех экзаменов по черной металлургии занимала от четырех до шести месяцев, при 10-12 часовом рабочем дне и не считая времени на посещение лекций. Уместно заметить, что цветники сдавали курсы черной металлургии в том же объеме, как и черняки.

Экзаменовал Вячеслав Николаевич один раз в две недели в том же самом кабинете. Прийти без достаточной подготовки считалось позором. Одно время были отменены оценки, как атрибуты школярства. Но Липин по-прежнему заносил их в свою записную книжку. И каждый студент пристально следил за поставленным ему баллом, хотя это не имело тогда абсолютно никакого значения.

Вячеслав Николаевич экзаменовал спокойно, благожелательно, но весьма обстоятельно и по всем разделам каждого курса. Возможно случайного «проскока» или провала – исключалась. Да и студенты обычно вполне владели материалом. Если, однако, студент отвечал плохо – Вячеслав Николаевич начинал нервничать; правда внешне это почти не проявлялось, но все понимали, что Липин, с его высоким пониманием своего педагогического дела, не пропустит невежду. В тех же редких случаях, когда таких невежд оказывалось двое – Липин покидал аудиторию, а экзамен переносился на две недели.

Вы можете сказать, что остальные студенты не виноваты. Нет виноваты! Они не должны терпеть в своей среде бездельников, примазывающихся к инженерству.

В комиссии, слушавшей защиту дипломных проектов (а иногда и дипломных работ) металлургов, бессменно председательствовал Липин. Строгий, но бесстрастный судья, он внимательно слушал доклады, задавал глубокие вопросы. Очень серьезно относились к защите и остальные члены комиссии. Но если кто-нибудь нарушал инженерный тон защиты – Вячеслав Николаевич немедленно давал сокрушительный отпор.

Помню, как одного из дипломантов Александр Петрович Герман спросил почему в проекте выбрали наклонный, а не вертикальный колошниковый подъем. Вопрос этот примитивен и дипломант без труда мог дать пояснение. Но Липин обиделся – спрашивать его учеников о таких пустяках значит проявлять неуважение к их учителям. И, не поворачивая головы к вопрошавшему, он бросил как бы в пространство: «С людьми, предлагающими вертикальные подъемы металлурги не разговаривают. Следует знать, что при вертикальном подъеме не колошнике должны быть люди, а где-нибудь в Керчи при норд-осте прикажете домну выдувать?»

Задавая свой вопрос Герман слегка приподнялся со стула; в таком положении он и застыл – Герман, который в те времена был заместителем директора и общей грозой. Но противоречить Липину, да еще на защите – не решился. Кстати впоследствии Вячеслав Николаевич оказался директором нашего института – он был единодушно выбран тремя куриями: профессорской, преподавательской и студенческой; а позднее, в 1928 году он был избран членом-корреспондентом Академии Наук СССР. Впрочем одиннадцатью годами позднее Александр Петрович тоже был избран и даже академиком.

——–

Как я уже упоминал, Вячеслав Николаевич собрал в Гипромезе цвет своих учеников. В числе их был Анатолий Николаевич Кузьмин (1930), впоследствии директор завода Электросталь, затем первый заместитель министра черной металлургии СССР (при И.Т. Тевосяне) и, наконец, министр. Он умер молодым и погребен у Кремлевской стены. Первым из наших питомцев этой великой чести был удостоен Александр Петрович Карпинский, третьим – секретарь ЦК КПСС Александр Павлович Рудаков.

На заседании ученого совета я предложил поместить портрет Анатолия Николаевича в нашей галерее предков и это было принято. Однако, когда портрет был готов, один из институтских идеологов в вопросах истории запротестовал против приобщения Кузьмина к сонму ученых: какой же мол он ученый, если он министр! В результате портрет Кузьмина оказался в нашей лаборатории пирометаллургических методов получения и очистки элементов и их соединений, там же где мы отвели место его учителям.

Об Анатолии же Николаевиче, моем современнике по учебе, – позвольте со всей безапелляционностью заявить: это крупнейший и общепризнанный специалист во всех областях черной металлургии и, особенно, по производству специальных сталей. Выпуск только одного такого ученика оправдывает жизнь учителя. А Липин выпустил сотни учеников, многих профессоров и многих деятелей промышленности, таких, например, как мои однокашники А.Г. Введенов (1926), Ф.А. Куприянов (1930), Д.Я. Бодягин (1926) – главные металлурги трех крупнейших Ленинградских заводов Кировского, Большевика и Ижорского.

——–

Учениками Липина были и его соратники по кафедре – бесспорно очень крупные специалисты, хотя некоторые и не без житейских странностей. Все они плодотворно работали на руководящих постах в Гипромезе.

Старшим по возрасту был Анатолий Федорович Квасков (1910) – знаток доменного, мартеновского и прокатного производства. Я не учился у него, однако встречался многократно и был в хороших отношениях, видимо, как приближенный Николая Пудовича Асеева. Квасков побывал, кажется, на всех заводах черной металлургии Юга, Урала и Западной Европы – Германии, Бельгии, Англии и, обладая недюжинной памятью, считался по этим объектам ходячим справочником. После революции он развил бурную деятельность по восстановлению тяжелой промышленности страны. Но, добродушный и благожелательный, он был безудержным фантазером и выдумщиков. Вдохновенно и со всеми подробностями рассказывал, например, как недавно ездил в Англию где ему присвоили степень доктора наук honoris causa, а мы отлично знали, что он в это время не выезжал за пределы нашей страны. Это не было, однако, вульгарным враньем; это была импровизация, которой Квасков в тот момент мог сам верить.

Из кабинета пропала только что законченная рукопись книги, над которой Вячеслав Николаевич трудился несколько лет. Автор, да и его ученики, были в большом огорчении. Спустя пару месяцев Квасков принес Липину рукопись и рассказал как ее нашел: «Еду из Москвы домой. Крупнейшие поезда. Лежу под облаками и не знаю – жив или нет. Открываю глаза – вижу пакет, надписанный знакомым почерком: Ваша рукопись! какое счастье, что она попала именно мне». Вячеслав Николаевич был безмерно благодарен Кваскову, но самое главное, он ни на минуту не усомнился в его рассказе, и не по наивности, а исключительно в силу поистине трогательной веры человеку и в человек.

Хочу еще раз подчеркнуть, что житейская слабость Кваскова не мешала его инженерной деятельности. Но трагедией его жизни была смерть горячо любимой дочери. Обменяв квартиру в центре на жилище у Смоленского кладбища, он с супругой проводил у могилы дочери все свободное время, а это не могло не отразиться на психике.

Я встречал Кваскова во второй половине сороковых годов. Во время блокады Анатолий Федорович потерял жену. Фантазерство же его прогрессировало и в конечном итоге привело в психиатрическую лечебницу. Но и здесь видавшие виды врачи поражались реалистичности деталей его заведомо нереальных повествований.

——–

Другим помощником Липина был Евгений Алексеевич Лебедев (1915). Сначала он преподавал курс паровых котлов, а затем сталеплавильное производство для металлургов цветников. Эрудиция его не вызывала ни малейших сомнений. Крепкий мужчина высокого роста и богатырского сложения, уроженец Суздаля он говорил сильно окая – резко, уверенно и с апломбом.

Как-то в перерыве между лекциями мы поинтересовались размером его заработка и спросили куда он девает столько денег. Лебедев, не задумываясь, ответил: «Я не хочу есть голландский сыр, я хочу есть швейцарский сыр. Я не хочу пить красную головку, я хочу пить белую головку». Должен сказать, что в те времена подобная апологетика личного экономического процветания оставила у нас неприятный осадок.

Лебедев мог излагать свои мысли в строго академическом стиле, но предпочитал уснащать речь потрясающей нецензурщиной и притом даже во время лекций. Когда на факультете появились первые студентки Лебедев пришел в расстройство и жаловался нам: «Как же теперь читать лекции? Вы же ничего не поймете…»

Однажды он рассказал, как докладывал проект нового завода одному собранию неспециалистов. «Выступаю как английский лорд – чувствую: скука; значит не доходит. Перехожу на нормальный диалект: вижу, оживились; значит кое-что начали понимать». Один из гипромезовцев присутствовавших на этом заседании рассказывал, что доклад Евгения Александровича произвел фурор: такого еще никогда ранее не слыхивали.

Лебедев попросил у Грум-Гржимайло одну из его работ. На присланном оттиске было начертано: «Глубокоуважаемому Евгению Александровичу Лебедеву от автора». «Глубоко» – зачеркнуто и «у маленькое» переделано на «у большое»; какой мол ты «глубокоуважаемый» – ты в лучшем случае «просто уважаемый». Лебедев не без гордости показывал нам этот автограф, но мы промолчали: шутка хороша, если она беспричинно не оскорбляет человека и в этом отношении с большого человека, да еще осененного печатью гения – двойной спрос.

Во время чтения своих курсов Лебедев возил студентов на Кировский и Ижорский заводы и, надо сказать, чувствовал себя здесь – по крайней мере в мартеновских цехах – как рыба в воде.

В последний раз я совершенно неожиданно встретил Лебедева в Москве в Металлургиздате летом 1943 года. Когда я вошел в комнату, главный редактор отдела цветной металлургии, М.В. Румянцев, указывая на Лебедева, спросил: «Узнаете Лебедева?» «Нет, – ответил я, – не узнаю». «Неужели так изменился?» «Не в этом дело, сидит скромненько в дальнем углу, а не первом плане и не ругается – какой же это Лебедев?» «Эх брат, – сокрушенно сказал Евгений Алексеевич, – теперь я уже не тот» и тут же произнес руладу, которая могла бы обеспечить ему абсолютное первенство на всемирном конкурсе по этому виду изящной словесности.

Больше мы не встречались.

——–

Годом старше Лебедева по выпуску был Николай Николаевич Доброхотов (1914). Он руководил расчетами по технологии топлива и металлургии. По впечатлениям двадцатых годов трудно было себе представить, что тихий, скромный ничем не выделяющийся в плеяде липинцев, Николай Николаевич с течением времени вырастет в украинского академика.

Самым молодым был Димитрий Николаевич Алекссев (1923). Занимался он электроплавкой и котировался, как потенциальная звезда первой величины. Но черная металлургия в нашем институте была ликвидирована и Димитрий Николаевич исчез из нашего поля зрения.

——–

Вячеслав Николаевич скончался в 1930 году. Примерно за полгода до этого художник нарисовал его портрет, который был признан неудачным. Но художник видел то, чего не видели ни родные, ни мы: черты страдания, порожденные тяжелым раковым заболеванием.

Наша металлургическая лаборатория возложила на гроб Вячеслава Николаевича большой венок; основная лепта была внесена Николаем Пудовичем Асеевым, но и мы, сотрудники лаборатории материально участвовали в этом, хотя больше символически – в рамках наших тогдашних более чем скромных заработков. Доставить венок в институт должен был Иван Димитриевич Царегородцев (1930), но денег на извозчика не хватило и, не взирая на вопли кондуктора, он самоотверженно привез венок на площадке трамвая.

Огромная процессия провожала Вячеслава Николаевича Липина в последний путь к Смоленскому кладбищу на площадку горных инженеров.

Недавно родственница Липиных – О.Н. фирфарова – передала мне две книги Вячеслава Николаевича с его автографами; как реликвию храню я этот бесценный для меня дар.

——–

В этом же разделе мне хотелось бы упомянуть еще одного крупного ученого, не принадлежавшего, правда, к непосредственному окружению В.Н. Липина, но представляющего тем не менее черную металлургию в нашем институте.

Если отдать дань инициативе зачинателя металлографии П.П. Аносова (1817) и трудам Н.С. Курнакова, открывшим возможности ее научного развития, то превращение металлографии черных металлов и сплавов в дисциплину, широко используемую промышленностью, – крупнейшая заслуга нашего профессора Александра Львовича Бабошина (1896), автора ряда исследований и превосходных по тому времени книг в этой области.

Я отлично помню Александра Львовича. Две занимаемые им комнаты были внутри нашей металлургической лаборатории и благодаря этому мы часто встречались. Высокий, худощавый, с седыми усами и бородой клином, он держался как-то в стороне и от нас, и от металлургов старшего поколения. Создавалось впечатление, что А.Л. Бабошин и его правая рука – Петр Львович Ханыков (1916/17) настолько одержимы своей металлографией, что способны думать и говорить только о ней. За два года я ни разу не видел улыбки на их лицах. Впрочем педагогический процесс – лекции и практические занятия – был организован чрезвычайно обстоятельно и пользовался популярностью у студентов металлургов – черняков, успешно переносивших потом полученные знания и навыки работы на заводы.

С середины двадцатых годов Александр Львович, помимо педагогики, возглавил металлургическую службу только что созданного Института металлов (черных), организовал там отличную лабораторию и привлек к работе сильную группу своих учеников.

Впрочем и здесь он, по-видимому, продолжал концентрировать внимание только на вопросах своей прямой специальности. По крайней мере заместитель директора Института металлов наш профессор Б.П. Селиванов (1912) о нем речь далее – как-то жаловался: «Хорошо Бабошину бу-бу-бу, бу-бу-бу, а ведь металлография не цель, а только одно из средств решения насущных проблем. Вот и толкуй больной с подлекарем!»

При упорстве и своеобразии Бабошина – убедить его расширить круг своих интересов было, видимо, действительно невозможно, а административный нажим на служителей науки, как известно, неэффективен, особенно при их глубокой убежденности в своей правоте. Металлографии же Александр Львович служил преданно, самоотверженно и высокоплодотворно. Во всяком случае мы, цветники, завидовали чернякам, изучавшим металлографию у подлинного знатока этой дисциплины.